Пламтри снова поместили в «тихую комнату», сразу после собеседования с доктором Арментроутом, и оставили там на час; разыскав после этого Кокрена, она рассказала ему о столь дорого обошедшемся ей открытии ее множественных личностей, «гномов из домика Белоснежки». Он слушал ее с мрачным сочувствием, воздерживаясь от каких-либо оценок, но воспринимая этот рассказ как по меньшей мере трогательное извинение за случайные вспышки грубости, которые, по-видимому, были присущи личности Коди, обладавшей дурным характером. И опять же,
Ужасная вещь: непреложный факт, при мысли о котором на лбу у него всякий раз выступала испарина, состоял в том, что она действительно перенесла этим утром процедуру шоковой терапии; он цеплялся за ее уверенность в том, что это было запланировано для нее задолго до того, как Лонг-Джону Бичу сломали нос, и он радовался тому, что они говорили на темы, не имевшие никакого отношения к больнице, поскольку он еще не нашел возможности рассказать Арментроуту, что на самом деле произошло накануне вечером.
– Ну, – возразила Пламтри, – Коди тоже не убивала его; во всяком случае не напрямую. Но все мы знали, что едем в Лейкадию, чтобы сделать там с кем-то что-то дурное. Старина Флибертиджиббет повторял, что мы, дескать, только пропорем кому-то ногу гарпуном. Но все мы знали, что он может сделать, что он, возможно,
Кокрен не хотел верить этому утверждению и был практически уверен, что она никого не убивала в новогодний день, тем более что, будь это правдой, она сейчас или находилась бы в тюрьме, или, по крайней мере, психиатры относились бы к ее истории более серьезно.
Но она-то твердо верила во все это и очень переживала (и Арментроут устроил ей шоковую терапию не далее как сегодня утром!), и поэтому он сказал с искренним сочувствием:
– Бедная Дженис! И как же все это произошло?
Тут подошла их очередь, и медсестра положила в тарелку Пламтри шарик ванильного мороженого и пристроила рядом пластинку вафли. Пламтри подождала, пока обслужат Кокрена, и они направились к столу, обращенному к окну, безмолвно согласившись держаться подальше от противоположного конца комнаты, где, непрерывно моргая и облизывая ложку, восседал Лонг-Джон Бич. За их спинами, за армированным оконным стеклом, над черными силуэтами пальм, росших за оградой, сиял полумесяц.
– Мы сидели в баре в Окленде, – тихо сказала она, когда они уселись прямо на линолеум у стены, тянувшейся к сестринскому посту, – и Коди напилась в стельку. Мне было двадцать два; Коди тогда пила без меры, ну а я оставалась трезвой и вела машину, когда нужно было возвращаться домой. И мы выпали из времени (или, возможно, у Коди случилось алкогольное помутнение сознания!), в общем, когда
Кокрен сразу сообразил, что это была еще одна из ее предполагаемых личностей, на сей раз мужского пола. Дженис уже сказала ему, что мало знает о том, как проходил сегодняшний сеанс психотерапии с Арментроутом (она сказала, что у нее «выпало много времени», после того как доктор показал ей какую-то картинку-миниатюру, на которую было невыносимо смотреть), но что она не сомневается – там участвовал Флибертиджиббет. Вероятно, именно Флибертиджиббет разбил лампу в кабинете Арментроута и укусил его за палец (о чем говорили санитары), и из-за этого Пламтри снова оказалась «на вязках» в «тихой комнате». Она добавила, что остается лишь радоваться тому, что Флибертиджиббет не устроил чего-нибудь похуже.
– И… Флибертиджиббет… – Кокрен с трудом выговорил это дурацкое имя, – убил парня?