Последние дни. Том 1

Мавранос набрал полную грудь воздуха – и подумал о том, удастся ли заставить себя сказать то, что, как он думал, следует сказать обязательно, потому что Скотт Крейн был его ближайшим другом, а Мавранос был крестным первого ребенка Скотта и Дианы… Смог и сказал:

– Сдается мне, что есть у тебя… одно лицо, которое ты мог бы присобачить Смерти.

Крейн неподвижно сидел на кондиционере, смотрел на жухлую траву, молчал, и Мавранос подумал, услышал ли он вообще эти слова. Но потом Крейн пошевелился и снова кашлянул.

– Ты имеешь в виду того толстяка из пустыни, – мягко, утвердительным тоном, сказал он. – Телохранитель моего отца, его бесстрастный наемный убийца. И я убил его совершенно хладнокровно – первый раз выстрелил для самозащиты, чтобы спасти не только себя, но и тебя, но он все еще оставался жив. Следующие пять выстрелов, когда он уже лежал в промоине у дороги, я сделал для гарантии, что он не оклемается в больнице и не вернется к прежнему.

Мавранос кивнул, хотя Крейн смотрел в другую сторону и не видел его движения. Толстяк в свое время стал локализованным воплощением одного из старейших, возможно, дочеловеческих архетипов, холодной фигурой почти ньютоновского воздаяния, которая спонтанно возникала в песенных легендах, распространенных среди обитателей пустыни, встречающихся в пустыне же, в песнях кантри, в фольклоре сумасшедших домов, и даже появилась в виде повторяющегося тучного силуэта в некоторых итерационных математических уравнениях на плоскости комплексных чисел. Мать Дианы была воплощением богини Луны, и толстяк убил ее возле «Сэндс-отеля» в Лас-Вегасе – «выстрелил луне в лицо» – в 1960 году, почти сразу после того, как Диана появилась на свет. Мавранос не пожалел, когда Крейн убил толстяка, но это убийство, несомненно, стало для Крейна рекомендательным письмом, документом о его связи с царством смерти.

– Нет, – сказал Крейн после очередной паузы, – этого не следует делать. В этом нет необходимости.

Мавранос подумал, что можно бы напомнить о филлоксере, о том, что у многих видов тропических рыб внезапно перестали рождаться на свет разнополые особи, о быстром снижении фертильности спермы у современных мужчин, даже о постепенном, но неуклонном провале бульвара Голливуд в катакомбы, которые выкопали когда-то для запланированного метро, но тут по увядшей траве туда, где сидел на разбитом кондиционере бородатый король, явились не очень опрятного вида мужчина и женщина средних лет и двое ребятишек с растерянными глазами и нерешительно спросили Скотта, наладится ли еще жизнь. Они сказали, что сейчас обитают в машине, устроив на окнах занавески, и гадают, не придется ли им обосноваться в этом жилище навсегда, даже после того, как дома восстановят.

Скотт устало сказал им, что сделает все, что в его силах, а они не выказали ни малейшего удивления, а лишь сдержанное сочувствие, когда Скотт с силой стукнул запястьем по зазубренному разодранному металлу и протянул руку, чтобы кровь из свежего пореза стекала на сухую землю.

Мавранос испуганно выругался и поспешил к стоявшему невдалеке автомобилю за аптечкой. И уныло отметил про себя, забинтовав Скотту разодранную руку и доведя его до автомобиля, что там, куда упала кровь короля, не появилось ни единого цветочка.

– Нарди Дин называет это законом императивного сходства, – сказал Мавранос Анжелике и Питу.

С океана наползал туман, и Мавранос знал, что ночью он будет только сгущаться, а когда в Гавиоте шоссе повернет в горы, станет совсем непроглядным. «Возможно, нужно будет на некоторое время передать руль Питу».

– Где-то там существуют вечные мощные формы, – продолжал Мавранос, – единственные в своем роде абрисы, и если перенять излишнее количество черт какой-нибудь из этих форм, если слишком близко подойти к ней, не важно, сознательно или нет, окажется, что весь этот треклятый наряд уже на тебе, что ты уже не ты, а то явление. Оно наступает на тебя.

– Как критическая масса, – вяло пробормотал Кути, покачиваясь на пассажирском сиденье.

– Ну, hijomío, – резко сказала Анжелика подростку, продолжая набивать патронами магазины, – тебе-то сходство с этой массой не грозит.

Глава 13

Засохли все лавровые деревья,
И метеоры спугивают звезды,
И бледнолицый месяц весь в крови.
Предсказывают мрачные пророки
Нам бедствия. Печальны богачи,
Бродяги же и прыгают и пляшут:
Те – в страхе потерять все, чем владеют,
А эти – радуясь наживе легкой
Благодаря раздору и войне.
Все эти знаменья нам предвещают
Смерть и паденье королей.

Уильям Шекспир, «Ричард II»[50]