Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»

Проклятый советской властью, осмеянный советской литературой, частник из почти забытых двадцатых годов теперь вступал в современность. Да и слово это почти исчезло, почти вышло из употребления, а если и использовалось, то как бранная кличка, как это было в Саратове, когда толпа обрушилась на инвалида в телогрейке, разложившего на продажу пучки редиски. Нет, толпа не благодарила перепуганного мужика за то, что принес он ей то, чего в магазинах и днем с огнем не сыщешь. Она полностью была на стороне уводившего его милиционера, извергая вслед проклятому частнику ругательства за то, что, как ей казалось, он мог заработать на продаже выращенной им самим на скупой поволжской земле редиске.

В упомянутом уже очерке Федора Бурлацкого в „Литературной газете” между его героями происходит такой диалог:

„Стрешнев: Ты думаешь — безобидный старичок. Он цветочки разводит, а потом продает. А за сколько? Ты интересовался? Он тебе гортензию за полтинничек не отдаст. Тремя рублями не отделаешься.

Широков: Ну, и как быть?

Стрешнев: Как? Да запретить — и все тут.

Широков: Я спрашиваю, с цветами как быть?

Стрешнев: С цветами?

Широков: Ну да. Город без цветов оставить? Люди хотят иметь цветы. Хотят ранних огурцов, помидоров, фруктов. Хотят мяса хорошего и вдоволь, хлеба свежего и разного. Ты говоришь, цена высокая, а кто в ней виноват?

Стрешнев: Известно кто — спекулянт виноват.

Широков: Нет, Иван, и мы с тобой виноваты. Высокая цена на рынке отчего? От нехватки, от дефицита. А дефицит отчего? От твоих запретов, от ограничений на индивидуальную, да и на кооперативную деятельность. Был бы в области не один, а сто цветоводов, цена на тот цветочек упала бы до десяти копеек. Закон экономического состязания. А ты на старика цветовода набросился”.

Стало быть, придется перестраиваться „инженерам человеческих душ” и призывать к уважению частника. А для режима это знаменует его самое большое, сокрушительное поражение. Более того, обнародовав хоть и куцее постановление о реформах в виде „Закона об индивидуальной трудовой деятельности”, режим это поражение признал! После стольких лет борьбы с частной собственностью, объявлением ее источником всяческих зол, после провозглашения „окончательной победы социализма” Сталиным, скорого наступления „коммунизма, при котором будет жить нынешнее поколение советских людей”, Хрущевым, после „развитого социализма” Брежнева и Андропова, после „совершенствующегося социализма” Горбачева — вот тебе, бабушка, и Юрьев день — вытащен на свет Божий частник! Теперь он, а не широковещательные советские программы, должен выступить в роли спасательного круга, уцепившись за который советский режим надеется удержаться на поверхности. И вот эти две крайности — принятие указа о нетрудовых доходах и расширение частного предпринимательства — свидетельство борьбы внутри партийного руководства, и колебаний самого Горбачева, порой своими выступлениями напоминающего бессмертного Алексан Саныча Хлестакова. Еще до того как стать генсеком, он пообещал советскому народу, что Советский Союз вступит в „новое тысячелетие процветающей державой”. За оставшиеся до конца века пятнадцать лет он обещает осуществить то, чего не сумел достичь ни один генсек за 70 лет советской власти! Каким же образом намерен Горбачев достичь всеобщего процветания? На этот вопрос он отвечал так: „многократно повысить производительность труда”, „осуществить глубокие преобразования в экономике”, „создать более совершенный хозяйственный механизм”, „существенно ускорить научно-технический прогресс”, „добиться решительного сдвига в интенсификации общественного производства”.

Обо всем этом говорилось уже не раз. Пылятся на полках отлично изданные, составившие девять томов речи Брежнева на эту тему, а воз, как говорится, и ныне там. Провал Брежнева Горбачев относит за счет забвения им предыдущего опыта. Если вспомнить, что в своих выступлениях он с почтением отзывался о Сталине, это настораживало. А тут еще и „Правда” напомнила, что „стахановское движение, сыгравшее выдающуюся роль в годы первых пятилеток, продолжается и ныне”. Из всего этого советский человек мог сделать вывод: новый генсек по примеру своих предшественников намерен в первую очередь полагаться не на пряник, а на кнут. По-видимому, на этом этапе Горбачев и хотел ограничиться использованием методов своего политического ментора. Но скоро он убедится, что при том всеобщем саботаже труда, который достиг своего наивысшего воплощения в брежневское безвременье, эти методы успеха принести не могут. Да и не способен кнут в век электронно-компьютерной революции ни двинуть экономику вперед, ни принести благосостояние советскому рабочему, уровень жизни которого в четыре раза ниже, чем у американского. Это только цифры. На самом деле разрыв намного больше. К тому же только в стране „победившего социализма” существует такой разрыв между имущими и неимущими, какого нет ни в одном из промышленно развитых государств мира.