Последние поэты империи: Очерки литературных судеб

Самолеты, как мороженые рыбы…
Шереметьево ночное, ты прости —
От полета до полета перерывы
Начинают удлиняться и расти.

Улетаю я все реже, и все реже,

Шереметьево, могу я передать
К самолетам удивление и нежность,
Удивление возможностью летать.

(«Самолеты, как мороженые рыбы…»)

Еще продолжают жить в душах многих людей созданные Геннадием Шпаликовым кинообразы, а сам он начинает выбывать из игры. С молодостью и любовью уходит желание жить. Он отказывается от новых крупных кинозамыслов, пишет какую-то сумасшедшую авангардную прозу, где все вперемежку, где живут литературные герои русской классики, где живут сами классики в каком-то потустороннем мире: Ахматова рядом с Пушкиным, Цветаева и Терешкова, Амадей Моцарт и Сергей Михалков.

В этом незавершенном романе интереснее всего мысли автора, его итоговые переживания, его полет над миром. Он все более отстраняется от живой жизни, говорит о себе в третьем лице, как о каком-то бывшем человеке. Он и стал «бывшим», как дворяне в России после 1917 года. И все его последние стихи звучат как послесловие к прошлому, ко времени взлетов и причалов, пароходов и летящих барж. Он отказывается от мира вещей, освещенных солнцем и обдуваемых ласковым ветерком. Наваливается тяжесть смертных видений.

Стихи, — какие там стихи?
Обыденность, я захлебнулся.
Как вечера мои тихи,
Я в дом родной издалека вернулся.

Мой дом родной — и не родной,

Родные, вы не обижайтесь
И не расспрашивать старайтесь,
Не вы, не вы тому виной.

(«Стихи, — какие там стихи?..»)

И уже не будет у него ни лодки на все лето, ни плаванья на закате. Дитя войны, рожденный в сентябре 1937 года, бравый суворовец, курсант военного училища, он возвращается к своему погибшему в Польше в 1944 году отцу.

Может, лучше было бы, если бы он оставался военным? Он же родом из потомственной военной семьи. Его дядя, который заменил погибшего отца, — знаменитый генерал С. Переверткин, бравший Берлин (позже погибший в авиакатастрофе). Но так распорядилась судьба. Будучи курсантом Московского военного училища, командиром отделения, будущий пехотный офицер неудачно прыгнул с парашютом и повредил правую ногу. Весной 1956 года его комиссовали подчистую, а уже осенью он поступил во ВГИК и сразу, с начала шестидесятых, еще не окончив институт, стал работать в кино. Популярные фильмы, популярные песни. Чувство сиротства отступило, вернее, уходило в сценарии, в рассказы. Дух офицерства сменился пацифизмом, лирическим миролюбием. Он слишком верил всем, слишком доверился ликующему времени. Остриженный подросток военного времени был принят в эфемерную, хрупкую, но казавшуюся радужной семью шестидесятников. Однако стая оперилась, птенцы стали коршунами и кукушками, разлетелись по белу свету, и наш несмышленыш Шпаликов, ставший вдруг снова одиноким сиротой военного времени, вывалился из гнезда. Осталась лишь дочка Дашенька да те первые ощущения военного детства, тоска по былому военному единству.

Спой ты мне про войну,
Про советскую страну,
Много стран на белом свете,
Я ручаюсь за одну.

Она меня мальчишкою растила,

На трудный хлеб, на трудные хлеба,
Ты одна, одна на всех, моя Россия,
И защита, и надежда, и судьба.

(«Спой ты мне про войну…» — для фильма «Рабочий поселок» П. Тодоровского)

И так хотелось, чтобы все наладилось, даже роман незаконченный назвал «А жизнь — прекрасна, как всегда…» Это жизнелюбивое военное детство боролось в нем с потухшим, истаявшим шестидесятничеством. В жизни — победило, увы, поманившее гнилым светом шестидесятничество, эпоха которого, уходя в небытие, забрала и своего горниста. В творчестве — одержало все-таки победу военное детство: эра великой Победы окрасила все лучшее в его стихах, сценариях, прозе неисчезающим солнечным светом.

«А солнышко меж тем светило. Великая моя страна, великая — всеми проклятая, проданная тысячу раз, внутри и издали — великая, прости меня, рядового гражданина, я боюсь за тебя, обеспокоен…»

(из дневника).

2000

Споры о Высоцком