Последние узы смерти

Как видно, кто-то среди ургулов решил наконец, что цена слишком высока. После первых часов яростной неподготовленной атаки всадники отступили. Отошли они недалеко – только-только чтобы не достали стрелы, – и Валин слышал, как дикари перестраиваются, осматривают лошадей, перевязывают раны, переговариваются своими мелодичными голосами. Ближе к стене раненых настигала гибель. Одни ползли, подтягиваясь по земле, другие лежали неподвижно, часто, с хлюпаньем дыша. Но большей частью умирали тихо – ни всхлипа, ни стона, ни возмущения против боли.

– Что же, никто не попробует им помочь? – спросил Валин.

– Тем, кто отползет за полет стрелы, помогут.

– А остальные?

– Будут терпеть, закаляясь в молчании.

Они терпели, но не молчали. Тишину разбил Балендин, выдвинувшись из массы войска на пригорок, как раз туда, где его ожидали увидеть Блоха с Ньютом. Выдержав долгую паузу, чтобы каждый заметил его появление, лич начал свое кошмарное действо. К нему одного за другим подтаскивали пленников и пленниц, а Балендин разделывал их на части. Валин, и не будучи личем, чуял бивший от легионеров на стене ужас и горячий, как угли, трепет ургулов, распалявшийся с каждой жертвой. Он слышал жестокую радость Балендина: его зверство приносило плоды, в отвращении, ненависти и преклонении толпы людей лич находил то, чего искал, и наращивал силу.

Валин потянул носом воздух, рассчитывая учуять намек на горящие под землей фитили кеттральских взрывснарядов. Без толку. Он уловил лишь кровь и конский пот, мочу и ужас. Оставалось только верить в скрытую под ногами Балендина взрывчатку. Ньют, несомненно, знал свое дело, но если он допустил ошибку, если заряд не взорвется, битве конец. Лич просто снесет стену, и ургулы хлынут в пролом, убивая всех на своем пути.

– Дайте мне кого покрепче, – проговорил Балендин; в голосе, разносящемся над кровавой землей, слышалась самодовольная усмешка. – Такого, чтобы не сломался от первого надреза ножом. Я хочу дать ему время. Я хочу, чтобы эти солдаты на стенах прочувствовали всю глубину отчаяния.

Он, конечно, говорил на аннурском. Ургульский лич успел выучить, но сейчас он обращался к легионерам, напрямую к их страху. Эта мысль ударила Валина, как пощечина.

– Их надо отвлечь, – сказал он.

Хуутсуу покачала головой:

– Ургулов?

– Солдат. Наших солдат. Пусть смотрят на что угодно, лишь бы не на Балендина. Нужно отнять у него их страх.

Поздно.

С последним воплем пленника рухнул огромный кусок стены Миертинского форта. Не было ни взрыва, ни сотрясения – ничего похожего на работу кеттральских снарядов. Только скрежет камня о камень, поначалу как бы неохотный, прозвучал, может быть, шагах в сорока к западу от Валина – будто небывалый гигант налег плечом на тяжелые плиты, уперся пятками в землю и надавил. Стоявшим на стене аннурцам хватило времени недоуменно или предостерегающе вскрикнуть. А потом строение, достигнув невидимой точки, за которой не могло уже держаться, обвалилось внутрь, и грохот падающих камней смешался с воплями раздавленных.

– Вот так, – произнес Балендин, когда шум наконец затих, и помедлил, как если бы выбирал самую сочную грушу на рыночном прилавке. – Теперь можно покончить с этими глупостями.

Блоха уже несся к пролому, отдавая на ходу приказы. Сигрид прокашляла что-то – наверное, ругательство, а потом мир снова взорвался шумом: панические крики легионеров смешались со злобными победными воплями ургулов, развернувших лошадей для решающей атаки.

– Где же взрывчатка твоего Блохи? – крикнула Валину Хуутсуу.

– Слишком рано, – покачал головой тот.

Он слепо повернулся к небу, но ушедшее за тучу солнце не давало тепла, не позволяло оценить, высоко ли стоит. Для него с тем же успехом могла быть полночь.

– Надо удержать стену, – сказал Валин. – Удержать его на месте.

Хуутсуу сплюнула:

– В стене пролом на десять человек в ряд. Наши проскачут насквозь…

– Нет, – оборвал ее Валин, – не проскачут.

Он толкнулся ногами о гребень, поправил топоры и спрыгнул на землю перед укреплением. Приземлившись вслепую, едва не сломал лодыжку. Одна нога ударилась в землю, другая – о мягкий труп павшего воина. Тело отозвалось быстрее мысли, перекатилось, извернулось, не дав порваться натянувшимся связкам. Поднявшись, он оказался в темноте: стена позади, грохот копыт накатывает с севера.

Первый шаг в пролом вышел слепым, неверным. Он слышал, как бранится наверху и сзади Хуутсуу, но она не стоила внимания. Сейчас важно было только добраться до пролома и убивать. Ему вдруг захотелось этого так, как хочется воды человеку, много дней пробиравшемуся через пустыню. Насилие уже тянуло его к себе впившимися в тело крючками смертей. Он спотыкался о камни и трупы, подхватывался, опираясь на топоры, и бежал дальше на запад, в темноту – как к свету, к жизни, к свободе.

Перед самым проломом, перед ударом ургулов, к нему пришло черное зрение.