Последние узы смерти

– Я не прочь умереть, – говорила Тристе, повторяя свои же слова, но в голосе на этот раз звенела сталь. – Но я скорее позволю этому кшештрим заживо содрать с меня кожу, позволю разобрать меня по суставу, чем стану помогать богине, решившей, что меня можно просто присвоить, укротить, превратить в себя.

– Я понимаю, – отозвался наконец Каден.

– Нет, – покачала головой Тристе. – Не понимаешь. Не можешь понять.

В голове у него тяжело заворочался Мешкент. Его давление, его присутствие, постоянная борьба за власть сокрушали Кадена, а ведь он сам разрешил богу войти в себя и сумел сдержать. Он вдруг устыдился. Он готов был уступить через полдня, чуть не поддался искушению открыть богу пути своего разума, а Тристе столько времени сражается. Богиня захватывала ее целиком, несколько раз выталкивала ее из себя, но девушка все равно держалась. И, сколько бы ни толковала о смерти, жила.

– Из тебя вышел бы хороший император, – заметил Каден.

Он сам не знал, откуда взялись эти слова. Но, проговорив их, почувствовал, что сказал правду.

Тристе захлопала глазами.

– Много ли я понимаю в управлении империями? – спросила она, помедлив.

– Не меньше меня.

– У тебя, сколько я слышала, ничего не вышло.

– Верно, – признал Каден.

И задумался, что происходит в Рассветном дворце после его ухода. Может, Адер сумела выправить кренящийся корабль Аннура? Ему трудно было в это поверить. Слишком много в днище открылось течей. Слишком глубоко погрузилось в волны тонущее судно. Да и вряд ли Адер действительно стремилась ко благу страны. Ил Торнья уверял, что она все это делает ради народа. Может быть, он прав, а может быть, ее заботит лишь слава. Каден слишком плохо знал сестру, чтобы судить. Знал одно: она, даже пытаясь установить мир, продолжала лгать. Солгала про Валина, про собственного брата.

«Это не важно», – напомнил он себе.

Править империей может и лжец. И предатель. Любой правитель будет лучше недоделанного монаха.

– Зачем ты вернулся? – спросила Тристе.

Только сейчас Каден спохватился, что таращился на нее, не видя.

– Куда вернулся?

– В Аннур. Пытался занять трон…

Простой вопрос, но ответа у него не было. Задним числом такие слова, как «долг» и «традиция», казались слишком слабыми, слишком сухими и пустыми. Сам трон его не манил. И он никого не знал в Аннуре. Даже сестру не знал.

Каден покачал головой. Он как будто смотрел на собственную жизнь чужими глазами, не в силах даже самому себе объяснить своих решений.

– Послушай… – сказала Тристе.

Ночная тишина раскололась, не дав ей закончить. За гневными голосами не стало слышно стонов ветра и плеска речных струй. Кричали аннурцы, солдаты ил Торньи, хотя команд кенаранга Каден в поднявшемся хаосе не мог разобрать.

Сталь звенела о сталь, скрежетала о камни. Люди вопили, сухую четкость приказов сменили предсмертные крики. К небу взлетали высокие звуки животной паники, боли, отчаяния. И словно в ответ им в сознании Кадена зашевелился Мешкент, заново испытывая пределы своей клетки.

Тристе медленно, пьяно поднялась на ноги:

– Кто?..

Стена разлетелась.

Только что на шершавом красном камне играли отблески светильника, а потом в глаза полыхнула яркая, как полуденное солнце, вспышка. Толчок бросил Кадена через полкомнаты на алтарь.

«Осколок камня», – тупо сообразил он, непослушной рукой ощупывая грудь.

Должна же быть кровь? Если такая боль, наверняка что-то сломано? То ли он ослеп, то ли мир вдруг стал совсем черным. Мешкент выбрал этот миг, чтобы вцепиться в решетки своей тюрьмы и, свирепо рыча, заслоняя собой небо, рвануться на волю.

Каден закрыл глаза, всем весом подпирая выстроенные им стены. Бог стремился наружу, рвался вступить в бушующую битву, но Мешкенту не понять было, как хрупок занятый им сосуд. Борьба была безнадежной, бессмысленной. Каден ничего не видел, не мог встать и слышал только пронзительный острый звон в ушах. Если Мешкент прорвется, он вступит в бой, а вступив в бой – погибнет.

– Нет, – шепнул Каден.

Бог насел на него, огромный, яростный. Каден стиснул зубы, собрал все силы для отпора.

Занятый битвой вокруг и ожесточенной внутренней борьбой, он не сразу заметил, что его в паническом отчаянии тормошат маленькие руки Тристе. Он перехватил ее за локоть. Дым и каменная пыль забили ему ноздри, но потолок держался. Тяжелые своды не придавили людей. Зато в дыру разбитой стены текла ночная прохлада. На улицах за стеной ярилось пламя, хотя Каден не представлял, что там может гореть. На фоне пожара в отверстие шагнула темная тень. Каден заморгал, пытаясь разглядеть что-то в очертаниях. И тут, так же внезапно, как загорелся, огонь потух, оставил его в темноте. Каден выставил перед собой кулаки – бессмысленно, но ничего другого в голову не пришло.

– Тристе! – позвал он.

Не было времени понять, что происходит за стенами, кто там воюет, кто на чьей стороне. Он понимал одно: все смешалось, а значит, у них появился шанс.

– Тристе, – снова прошипел он.

Ответом ему был девичий визг.