Последние узы смерти

Только у реки, зайдя как можно глубже в воду и пристроив Ньюта на спине, как учили для выноса раненых, оценив угол, под которым заходила птица, он заметил, что Блоха с Сигрид отстали. Ужас застрял костью в горле. Он развернулся и увидел, что они застряли на половине берегового откоса, окруженные теми всадниками, которые сумели совладать с лошадьми. Клинок Блохи расплывался от стремительного движения, он подрубал ноги коням, сносил головы среди леса копий. Он чудом умудрялся еще сдерживать ургулов, хотя действовал одной рукой, держал на себе раненую не легче собственного веса, и его теснили со всех сторон. Гвенна приближалась, летела к ним, но не успевала.

Валин быстро и бережно опустил Афориста на отмель.

– Что?.. – выдохнул тот.

Он лишился чувств при беге и пришел в себя, когда холодная вода залила ему грудь.

– Я назад, – бросил Валин.

С первого шага к берегу, сражаясь с течением реки, как с неподвижностью в кошмарном сне, Валин понимал, что ему конец. Между ним и товарищами-кеттрал было слишком много ургулов, слишком много мечей и копий. Ни текущая в крови сила сларна, ни небывалая скорость движений не давали надежды выстоять в одиночку против такого напора стали и коней.

Понимание не принесло с собой страха. И печали тоже. Он ощущал только светлое звенящее оживление, до странности схожее с облегчением. Выжив после ножа Адер и падения с башни Андт-Кила, он скрылся в лесах не только потому, что не находил для себя места среди войны, но и от ужаса – ужаса перед тем, чем стал, чему научился и что делал. Слепота пробудила в нем яд сларна, нечто темное и злобное, и он не сомневался: оставшись среди людей, он совершит что-то ужасное, непоправимое, непростительное.

Последние дни с Хуутсуу и Блохой не ослабили этого чувства. Валин помнил, как зажимал шею ургулки, как их кровь заливала нагие тела. И еще помнил людей, которых в самом деле убил, десятки и десятки ургулов. Убил на войне, его этому учили, но его страшило не убийство, а радость от него.

«Пора, – думал Валин, выдыхая горящий воздух, разгребая коленями мелкую воду. – Пора с этим кончать».

Удастся ли ему спасти Сигрид и Блоху, отвлекая на себя ургулов, пока не подоспеет Гвенна? Может быть, нет. Это ничего не меняло. Из его горла рвался рев, копившийся во всех тканях его тела со смерти Ха Лин. Крик вздымался, нарастал, не умещался уже в груди, словно тело растворилось в боли и ярости, оставив после себя не человека, а вопль в человеческом обличье, яростное рыдание, сорвавшее с себя перед смертью все узы, связавшие его с человеком.

И тут его рывком вернули назад.

Рука, обхватившая его вокруг туловища, была чуть слабее его руки, зато тверже, в ней была давно забытая Валином уверенность.

– Брось, болван.

Голос Гвенны над ухом и вся ее сила, сосредоточенная на простом деле – удержать его.

Он отбивался, не сводя глаз с Блохи и Сигрид. Ургулы смыкались вокруг них все тесней. Золотой птицы он нигде не видел. Валин извернулся в руках Гвенны, попытался дотянуться до топоров, но она прижала его, лишив дыхания. Как ни бился, Валин не мог разомкнуть ее объятий.

Она шипела ему в ухо, раз за разом повторяя одно и то же:

– Еще птица… Валин, мы же не одни, у нас еще четыре гребаных птицы. Они спасут Блоху. Надо уходить.

Посадки он не заметил, помнил только, что, когда они наконец взлетели, когда, все еще в объятиях Гвенны, он вознесся над боем и опасностью на огромных золотых крыльях, это не было похоже на спасение. А было похоже на смерть.

53

Почти неделю Присягнувшие Черепу их едва замечали. Каждое утро приходили юноша или девушка с корзиной еды – овощей, сыра, иногда копченого мяса, – а вечером кто-нибудь забирал пустую корзину. В остальном легендарно кровожадные жрецы Ананшаэля Кадена и Тристе не тревожили.

Никто не запрещал им выходить из дома, поэтому на второй день, после ночи мертвого от изнеможения сна, Каден ковылял по плоской вершине горы, поначалу с опаской, потом все храбрее: проходил между домами, изучал границы этой тюрьмы без стен и решеток. Остановили его только раз, когда он приблизился к мосту – единственной связи с внешним миром. Молодая женщина, стоя на четвереньках, тряпкой оттирала камень. При его приближении она поднялась, взглянула ему в глаза и покачала головой:

– Туда нельзя.

– Почему?

Он знал почему, но хотел услышать, что скажет она.

– Опасно.

– Я вырос в таких же горах.

– Опасны не горы. Солдаты. За нашими часовыми аннурцы. Десятки, и подходят все новые.

Каден взглянул через ее плечо на дальний обрыв, на широкий уступ, на красные в утреннем свете песчаниковые утесы. Он не видел там ни убийц, ни солдат, но в лабиринте расщелин и провалов нашлись бы тысячи укрытий. Там могла затаиться целая армия: несколько человек в лощине, полдюжины за валуном…

– Собираются люди ил Торньи?

Женщина только плечами пожала и вернулась к своей работе.