Последние узы смерти

– Ты меня предал, и ты меня выдал. И ты думаешь, в этом твое отпущение? Нет. Теперь, Каден, в последний раз я не молю и не уговариваю. Я требую: не смей!

Глаза у нее были круглыми, как луны, яркими, лиловыми, переливчатыми в свете его горящих глаз. И тяжела она была – будто на него легла вся эта теплая ночь.

– Каждый твой выбор обернулся ошибкой, – шептала она. – Я больше не стану делать по-твоему.

Второй поцелуй не вытащил его из ваниате – не совсем, но если раньше Каден проваливался в транс, как в бездонный колодец, то прикосновение Тристе стало крюком, впившимся в его разум и удержавшим от падения. И он повис на нем, вращаясь в пустоте. А потом она медленно, с ужасной неодолимой силой потянула вверх.

Монахи приучили Кадена к ударам. Они приучили его часами сидеть на снегу. Приучили до кровавых мозолей ворочать камни, голодать, страдать и выходить за пределы страдания. Они провели его сквозь все доступные плоти виды аскезы. Но такому они не учили.

Он сумел отшатнуться на какое-то мгновение:

– Тристе…

Слово стерлось, а новых не пришло на смену. Ее ладони баюкали его затылок, грудь прижималась к груди, язык бегал по его зубам. Так она убивала Экхарда Матола: своим легким телом прижала его к кента и расчленила. Нет, то была не Тристе. Сьена.

В глазах обнимавшей его женщины Каден не видел и следа богини. Просто женщина – сильная, яростная, решительная – вжималась в его тело, рвала с него рубаху, запускала ладонь на грудь. Он протянул руки, привлек ее к себе и очнулся от ваниате.

Звериный дух. Так называли монахи мириады требований плоти: ярость и голод, страх, желание, похоть. Но никакие предостережения наставников не передали Кадену великого могущества этого духа.

Он скользнул ладонями по спине Тристе, по рубцам шрамов, через голову потянул с нее легкую рубашку. Она повернулась, помогая, отбросила одежду и снова упала на него, потерлась упругой и гладкой кожей о кожу.

Горячий вздох вырвался из ее приоткрытых губ:

– Не только страдание.

Каден поцеловал ее и еще раз поцеловал. И еще.

– Монахи ошибались, – шепнул он наконец, слыша откровение в собственных словах. – Ил Торнья ошибался.

– Конечно ошибались, дурень. Конечно, ни хрена они не знали.

Они всю ночь выясняли, сколь велика была ошибка, цеплялись друг за друга, шептали невнятные слова, находили мучительное совершенство в соприкосновении тел – древнюю, бесспорную истину, о которой сотни раз слышали, но раньше не понимали, а луна пустыни скользила по небу, и миллионы дрожащих равнодушных звезд прожигали дыры в ночи.

54

Гвенна помнила день, когда влюбилась в Валина. А может, слово «влюбилась» здесь не подходило. Ей тогда было всего двенадцать лет, но, как это ни называй, ее словно мешком кирпичей в живот ударило.

Каждый год проводили гонки на шлюпках вокруг Карша. Ветераны состязались с ветеранами, а кадеты со своими сверстниками. Гвенна никогда не была поклонницей плавания под парусом – ветер всегда дул не в ту сторону, и слишком часто ее било по голове поворотным реем. Но гонка есть гонка, и Шаэль ее побери, если она станет сидеть на бережку, пока другие кадеты мокнут и набивают синяки. Среди молодых была девочка по имени Гелли (она отсеялась задолго до Пробы). Не мастерица с мечом и луком, с лодкой она обращаться умела, и Гвенна за месяц до состязания подошла к ней.

– Мы с тобой команда, – сказала она.

На лице Гелли проступило сомнение.

– Мы?..

– В шлюпочной гонке, – рявкнула Гвенна. – Ты участвуешь?

Девочка неуверенно кивнула.

– Отлично, – проворчала Гвенна. – И чтобы сразу поняла: мне насрать соленым дерьмом на победу. Я только хочу побить Сами Юрла и того Малкениана.

Гвенна в те времена считала их одного поля ягодой. Юрл и Валин – оба богатые, оба знатные, и даже после нескончаемых тренировок от них смердело «баловнями судьбы». Валин злил Гвенну на каждом шагу – тем, как разговаривал, как обращался с другими кадетами, даже тем, как сидел в столовой, слишком уж прямо держа царственную спину. К сожалению, моряком он был хорошим, лучше Гвенны. Затем ей и понадобилась Гелли.

Неразбериха началась еще до старта гонки. Налетел с юга летний шторм, и они пытались выстроить лодки в ровный ряд на пятнадцатифутовых волнах. Когда огибали Западные утесы, стеной хлынул теплый дождь, и Гвенна на вытянутую руку перед собой ничего не видела. В начале бури Гелли блестяще справлялась со шлюпкой, но когда над головой загрохотала гроза, Гвенна заметила, что девушка колеблется.

– Надо идти к берегу! – крикнула Гелли, перекрывая шквал и указывая куда-то к югу, где должен был лежать Карш.

– К Халу берег! – проорала Гвенна, удерживая рвущийся из рук шкот.

– Не справимся с лодкой, – настаивала Гелли. – В такую погоду.

– Ты только правь! – крикнула Гвенна. – Парусом я займусь.

Но, по правде сказать, Гелли была права. Двое могут справиться с лодкой даже при свежем ветре, но эта буря зашла куда дальше. Они уже трижды зарывались носом в волну. Если не убрать парус, перевернутся и нахлебаются воды. Вот и все.

– Валин с Юрлом тоже не справятся! – крикнула Гелли.