Последние врата

От башни отделилось двое всадников. На подлёте разглядели хозяйкины цвета – трава по серебру – чухиных боевых браслетов, повернули назад, ведя за собой принятым в Тереме порядком – один впереди гостя, другой сзади.

В теремке оказалось сонно и прохладно. Внизу, в дальних подклетях тонко зудело сверло, где-то рядом мерно постукивал ткацкий стан, тихо напевала женщина. Дозорный ступал бесшумно, будто боялся спугнуть царивший здесь покой. Кто-то, должно быть, оружейник, позвякивая металлом, протопал по галерее, лязгнул засовом, и терем опять окунулся в дремотно невесомый лепет звуков. Дозорный буркнул: "Погоди, доложусь", – исчез в одной из резных дверей, потом выглянул, поманил: "Заходи!" Яромира, таща из-за пазухи грамоту, шагнула в просторную светлицу, вежливо поклонилась, назвалась:

– Витязь Яр, ученик старшего воеводы Лара, – проездом из Порубежья к Терему.

Рудничный посадник, грузный пожилой витязь, мельком глянул на печать, мягко отвёл чухину руку с протянутой бумагой и, дружески потрепав по плечу, поздоровался:

– Ну, с приездом. Рад видеть подобру-поздорову.

Поворотился к дозорному:

– Распорядись разместить отдельно, баньку расстарайся, кваску побольше, да с обедом там поторопи, вишь, с дороги человек…

Едва тот вышел, усадил чуху за стол, придвинул блюдо с сочными душистыми ломтями жёлтой мелы, достал второй кубок, налил прохладительного, сказал:

– Обед ещё в печи, а освежиться не помешает. Я хорошо помню, у старшины не ученик, а ученица была… Моих дозорных можешь не опасаться, все тут с жёнами. Дальше заставы не выйдет. В окрестных древнях не до секретов. Каторжане право на поселение отрабатывают – народ пуганый, ломаный. И догадаются, так промолчат… Или так при всех и величать тебя Яром?

– Да, сделай милость. Путь неблизкий. Лучше Яром.

– Ну, воля твоя. Про Лара не спрашиваю – зимой был, писал недавно, о свадьбе молодой чины тоже наслышаны, а вот про Крепость расскажи. Только про неё сейчас и разговоров, а толком никто ничего не знает. Отбились, мол. А что да как… Тебе-то с цангами довелось сразиться?

– Не то, чтоб сразиться, а на одной из засек немножко увидеть довелось. Ну и что потом другие говорили, тоже расскажу.

– Ну, тогда погоди-ка: пока охлаждаешься, Семёныча позову. Главный кладовщик наш. Пусть послушает… Эй, там, на крыльце! Кликни мне Семёныча! Примечательный дед, я те скажу. Боец когда-то, говорят, был – теперь таких и не найдёшь… За разговором баня подоспеет, а там и обед. Потом хочешь – на боковую, а хочешь – людям моим повторишь. Как?

– Конечно, повторю.

Утро разбудило её детскими голосами. На тенистом заднем дворе, где теснились птичьи и хруньи клети, со щелястых деревянных ларей для кормов по очереди прыгали несколько малышей. В другое время чуха, может быть, и понаблюдала бы за этой увлекательной для посвящённых забавой, но сейчас ей не терпелось пройтись по немногим диковинам заставы. Но за рудничные ворота – взглянуть на шахты, где добывались самоцветы владетельного дома, – её не допустили. "Не для твоих глаз", – твёрдо отрезал в ответ на её просьбу Семёныч. Правда, словно в утешение за этот отказ, особым разрешением посадника Яромире дозволено было заглянуть в кладовую – полюбоваться на ещё не обработанные сокровища.

Да и сам Семёныч действительно казался достопримечательностью. Ветхий хромой старикан с тощими седыми косичками, унизанными множеством разномастных бусин, оба раза с превеликим вниманием прослушал рассказ о битве с цангами, по-щенячьи улыбаясь щербатым ртом и поглаживая иссечёнными шрамами руками свой тесак чуднОй работы. И так, видимо, бранными делами порубежных дружин воодушевился, что сотворил тем тесаком такой сложный выпад, который чуха потом, в своей горнице, перед сном, как ни билась, так и не смогла повторить. Но старикан, должно быть, был не в своём уме. Потому что, ковыляя из трапезной к себе и заслышав весёлые дурашливые крики той же малышни: "Семёныч! Мертвяки! Мертвяки идут", – торопливо принялся тесаком чертить вокруг себя круги, потом бешено грозить им малышам, и на игру это было совсем непохоже.

Сокровищница чуху поразила. Впервые она так остро ощутила свою бедность и зависимость от владетельного дома, что не красоту самоцветных россыпей видела, а только недобрые глаза худых и оборванных каторжников из промелькнувших давеча древен… А ещё почему-то – нервно подрагивающую в ларовых руках флягу. Постояв над играющими в свете факелов камнями, Яромира с мрачным лицом повернулась к главному кладовщику:

– Это я посмотрела, спасибо. А приём вчерашний ещё раз показать можешь?