Последний барьер. Путешествие Суфия

Каким-то образом я добрался до дома и рухнул в постель. Ракия ввела меня в странное состояние полусна и полубреда, где я был раздавлен страхом и ощущением вины. Я не был уверен, действительно ли вел себя так плохо в ресторане, или вся сцена была только плодом моих фантазий; в любом случае ощущение потери и подавленности еще раз ставило под сомнение цель моего пребывания здесь.

Невероятно, но это был всего третий день моего пребывания в Сиде; я потерял всяческое чувство времени.

День с Хамидом нельзя было измерить часами. Время постоянно дробилось. Удары ломали цикл нормальной жизни. Мне никогда не позволяли быть самодовольным, спорить с самим собой или оправдывать собственное замешательство. Одно замешательство следовало за другим с такой скоростью, что мой разум, привыкший к линейному мышлению, скоро достиг состояния смятения. Внезапно я припомнил, как Хамид говорил мне: «Божественное руководство заключается в том, чтобы довести человека до состояния ошеломления».

Но к замешательству прибавился всепоглощающий страх, что мой разум не выдержит. Могу ли я противостоять тому, что лежит за пределами разума и сознания? Единственной надеждой, как казалось, была безграничная уверенность в том, что страх, затуманивающий реальность бытия, пройдет. Возможно, если бы я освободился от этого, то смог бы слышать и видеть достаточно отчетливо, чтобы понять, что стоит за этим необычным путешествием. Но как стать свободным? Хамид говорил мне, что, как это ни парадоксально, но на пути познания те, кто сомневаются больше, часто становятся лучшими гностиками. Верить и сомневаться одновременно — это означает бросить себя в непознанное и в то же время постоянно задавать вопросы, чтобы мотивы всегда оставались ясными — как это может быть?

Лежа на кровати в этом полубессознательном состоянии, вызванном ракией, я понял, что испытывал скорее страх перед непознанным, чем знакомый страх неприятия. Каждый вступающий на духовный путь поступает так же по причине какого-либо неприятия; иначе не было бы никакого поиска. Если человек ощущает себя полностью принятым, то что же тогда нужно искать? Страх перед непознанным, с другой стороны, это то, с чем каждый повстречается раньше или позже. Я понял, что был заперт в этом страхе. Возможно, поэтому Хамид заставил меня напиться, сделав меня более гибким с тем, чтобы я смог увидеть проблему. Я почувствовал себя лучше, понял, что я опять оправдываю себя, пытаясь найти еще один утонченный способ отказаться от подчинения чему-то более великому, чем я сам. Я решил пойти прогуляться по берегу, чтобы избавиться от похмелья, а затем пойти и увидеться как можно скорее с Хамидом.

Берег был пустынным, с океана дул холодный ветер. Я пробежал по берегу и взобрался на вершину амфитеатра. Глядя на разрушенную арену, было легко представить себе те дни, когда греки и римляне жили в Малой Азии, когда в представлениях, разыгрывавшихся вэтом самом амфитеатре, человеческие существа использовались в качестве приманки для оголодавших животных. Многое ли изменилось за две тысячи лет? Те же самые вопросы до сих пор остались без ответа. Возможно, что ответов просто не существовало.

Движение слева сзади меня прервало ход моих мыслей. Я неожиданно смутился, как будто я был нарушителем, и притворился, что рассматриваю одну из разбитых колонн.

— Мархаба, — произнес голос. — Приветствую. — Я повернулся и увидел старика, сидящего прямо позади меня на одном из сидений. Он улыбался и держал в руках корзинку яиц.

— Мархаба, — ответил я и услышал быстрый поток турецкой речи. Я улыбнулся, извиняясь, и попытался объяснить с помощью полузабытой фразы из разговорника, что не понимаю его. Он слушал очень серьезно и несколько раз произнес: «А-а». Затем, посмотрев на меня испытующе, он спросил: «Мусульманин?» Припомнив наставления, я слегка наклонил голову, приложил свою правую руку к сердцу и произнес: «Алхамдолаллах» — «Благословение Господу».

При этих словах он спустился, чтобы сесть рядом со мной, и горячо пожал мне руку. Несмотря на то, что он застал меня врасплох, я старался не выглядеть слишком смущенным. Он что-то долго говорил, но я мог только кивать в знак согласия.

— Аллах, — заявил он. — Мохаммад Расул-Аллах. — Затем, приложив руку к сердцу, он представился: — Дервиш. Дервиш.