Последний бой Лаврентия Берии

– Для себя театр, господин прокурор, или для гостя? Показываете ему, как надо играть? А то у него совсем не получается.

– Мразь! – еще одна пощечина. Берия поднял голову, попытался разглядеть лицо полковника. Провокатор? Или действительно человек из того времени, обманутый и выставленный для изображения «праведного гнева»? Кто ты, Давид Гверцители? Кто бы ты ни был, я не помню твоего имени…

– Если я тебя арестовал, то кто тебя реабилитировал? – спросил он по-грузински, пытаясь нащупать взглядом глаза полковника, который уже заносил руку для нового удара.

– Рапава, – выплюнул тот.

– А кто поставил Рапаву на это место? Кто был союзным наркомом внутренних дел, когда тебе вернули звание? Не помнишь, Давид Гверцители… если ты действительно Гверцители и действительно Давид…

Ладонь остановилась, не опустившись. Полковник смотрел на него молча, чуть приоткрыв рот, словно хотел что-то спросить. Берия слизнул кровь, которая текла по губам из разбитого носа, усмехнулся.

– Если ты тот, за кого себя выдаешь, ты опомнишься и будешь стыдиться того, что делаешь сейчас. Потом, когда ответишь на вопросы, которые я задал…

Полковник резко повернулся и быстро вышел. Берия поднял голову, взглянул в лицо явно растерявшемуся Руденко:

– И это все, что у вас есть?

Нет, конечно, это было не все. Грузинские товарищи подсуетились и снабдили следствие множеством фактов. Подлинных или фальшивых – это уже второй вопрос, а для Руденко и вовсе десятый.

– Ладно, начнем, – прокурор потер ладони, достал из папки лист бумаги и поднес к лицу Берии. – Вам предъявляется служебная записка на бланке ЦК КП(б) Грузии, адресованная в НКВД Кобулову от 17 июля 1937 года, на арест четырнадцати человек. Вы подтверждаете это?

Берия вгляделся в лист – букв на весу было не рассмотреть, – и прикрыл глаза.

– Не вижу…

Руденко отошел к столу, кивнул секретарю:

– Пишите: да, подтверждаю, предъявленная мне записка написана мною. Далее. Вам предъявляется справка еще на четырнадцать человек…

– Это у вас священное число? – усмехнулся Берия.

– Скорее уж у вас… Пишите: подтверждаю. Далее: вам предъявляется список на двадцать человек…

– Вы не устали? – осведомился Берия. – Я имею в виду: ходить от стола ко мне не устали? Я все равно не вижу ваших бумаг.

– Не умничай! – оборвал его Руденко.

Берия прикрыл глаза и больше не отвечал. Можно было бы даже задремать, если бы не зверски неудобная поза. Прокурор все перечислял и перечислял документы, постепенно ему и самому надоело ходить от стола к стулу и обратно, и он теперь оставался на своем месте. Темп допроса замедлился – по всей видимости, секретарь устал писать. Прозвучавшее внезапно имя вывело подследственного из полудремотного состояния.

– Что? – переспросил он.

– Вам предъявляется копия протокола допроса с вашей резолюцией: «арестовать Свердлова». Вы подтверждаете это?

– Послушайте, господин прокурор, – невольно засмеялся Берия, – ваши романисты хотя бы на дату посмотрели. Как я мог приказать арестовать Свердлова, когда я был в Тифлисе, а Свердлов в Москве? Вдруг еще кто-нибудь, кроме нас с вами, это увидит? Стыдно ведь будет, господин прокурор?

Руденко подошел вплотную и торжествующе улыбнулся:

– О моей репутации не беспокойся! К тому времени, как эти протоколы кто-либо сможет проверить, судьба такой мрази, как ты, уже никого волновать не будет, и никто не станет выискивать здесь ошибки. Признание есть, подпись будет, а остальное найдут, как объяснить… Следующий вопрос. Вам предъявляется копия протокола допроса Микеладзе Е. С. от 2.12.1937 г. с вашей резолюцией: «его взять крепко в работу» и пометкой на протоколе «1 категория».

Берия выпрямился, насколько позволяли наручники, и холодно, насмешливо проговорил:

– А вот это мог бы и сам знать – что такое первая категория и кому ее давали. Тех, кому давали, в работу не брали. Ты ведь сидел в «тройке». Сколько невинных на тот свет отправил по первой категории, а, господин генеральный прокурор?

И не увидел, а скорее почувствовал, как секретарь бросил перо и молча уставился на Руденко. Один – ноль. Только вот финал матча, к сожалению, уже известен.[71]

Наконец этот бесконечный протокол написали. Берия думал, теперь у него будут долго вымогать подпись, но Руденко сложил бумажки в папку, небрежно бросив: «Успеется еще. Все скопом и подпишем», – кивнул конвоирам и ушел, оставив подследственного сидеть в привычной позе – руки в наручниках за спинкой стула, – по-видимому, решил наказать за «противодействие следствию». Держали так до темноты, потом отвели в бункер. Хотелось есть, тарелка с ужином стояла на столе, но руки не слушались категорически, и Берия улегся на койку – ждал, пока отойдут. Следствие шло непонятно, что-то в нем было не так. Сегодня, по всем признакам, должны были перейти к «третьей степени», но опять все кончилось ничем. Все пугают, пугают, а работать не начинают, словно ждут чего-то. Чего? Неужели Никита санкцию не дает? Никита – и не дает. Это звучало смешно. Уж он-то знал, кто такой Никита, что и с какими людьми он замутил в тридцать седьмом…