– Ты думаешь, я сам этого не знаю?! – тихо и яростно выкрикнул Сталин.
Он ходил от стены к стене, как зверь в клетке, снова и снова. Лаврентий молчал. Наконец вождь поднял голову и коротко приказал:
– Возьми со всех проверяющих дополнительную подписку о неразглашении государственной тайны. Факт расстрелов по приговору «троек» не признавать. На запросы будете отвечать: «десять лет без права переписки». Дела тех, кого отправили в лагеря, проверять обычным порядком, так же, как по постановлению судов. Тех мерзавцев, кто это делал, судить и расстреливать без всякой пощады.
Берия усмехнулся сведенными губами:
– Вы мне это говорите?
– Тебе. – И желтые кошачьи глаза в упор, как два пистолетных дула. – Ты же у нас миротворец, крови не любишь. Придется полюбить.
Снова несколько раз прошелся по кабинету, потихоньку успокаиваясь, потом подошел к столу, принялся ломать папиросы – не вышло, пальцы задрожали. Он зло смел крошки в корзину для бумаг.
– Ты знаешь, кто во всем этом виновен. Ни один из них не должен уйти от возмездия. Ступай…
…Впрочем, расправиться с организаторами террора оказалось на удивление легко. Чекисты, парализованные ужасом, который внушал новый нарком, даже не пытались себя защитить. Один только Успенский на Украине попробовал скрыться, но и его поймали. Остальные покорно и безропотно шли в тюрьму и под расстрел и сдавали всех, кого знали. Вскоре были арестованы и почти все уцелевшие к тому времени региональные секретари. Берия приказал проверять их по всем подрасстрельным статьям, и все они на удивление легко признавались, даже бить не требовалось. Возможно, кого-то и били – следователи были в курсе того, что творилось в стране, а Берия соблюдение законности по отношению к
А Хрущев тогда уцелел, несмотря на то, что был самым кровожадным из всех регионалов. К Сталину после того рокового пленума он не ходил, но лимитов потребовал больше всех, сначала залив кровью Московскую область, потом – Украину. Показаний на него не было никаких – ни по шпионажу, ни по заговору. Серые глаза на круглом глуповатом лице буквально кричали о радостной готовности выполнить любой приказ партии, каким бы он ни был. Сталин велел копать по всем направлениям, и по всем направлениям все оказалось чисто. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы понимать причины этого особого интереса. Украина!
Ленинград, Украина, Закавказье – три болевые точки Советского Союза. Три стратегически важнейших района, в которых была традиционно сильна оппозиция. Закавказье – это нефть, марганец, это удобнейший плацдарм для нападения на СССР. Ленинград – вторая столица. Тот, кто владеет Ленинградом, всегда имеет потенциальную возможность объявить себя российским правительством. Не зря Сталин в 1939 году приказал все же убить Троцкого, а в 1940-м пошел на войну с Финляндией, невзирая ни на какие международные резонансы. Комбинация Ленинграда, находящегося в тридцати километрах от границы, и Троцкого в обозе немецкой армии была смертельно опасна. И не менее опасна была Украина, плодородная, традиционно желанная для всех добрых соседей и так же традиционно сепаратистская.
В Грузии был Берия, а после него в нефтеносном Азербайджане сидел Багиров – это надежно. В Ленинграде, после всех перипетий, воцарился твердый сталинец Жданов. Вопрос с Украиной оставался открытым. Единственное требование к украинскому Первому – он должен быть верным. Глупым, умным, злым, добрым – все это неважно. Главное – верным.
…Теперь Берия снова и снова вспоминал прежние дела – нет, Хрущева не называл никто. Неужели действительно все это – только глупость и ничего больше? Или… или связь все же была? Сталин говорил, партийные заговорщики постараются повязать его кровью расстрелянных в тридцать седьмом, а Руденко вдруг ляпнул сегодня о том, что репрессии были организованы Сталиным…
Но ведь Никита совершенно не замешан ни в одном деле. Или была какая-то группа, которую они тогда не нашли? Точнее, группа-то была, это известно, но снова, как и в тридцать восьмом, ни одна ниточка не связывала с ней Хрущева…
Глава 11
Цена власти
…Нет, заснуть сегодня не удастся. Молотов включил свет, взял карандаш и стенограмму второго «московского» процесса и задумался. Что-то все же было в той записке Лаврентия, странное и несообразное, ускользающее от первого взгляда…
Вот ведь занятно: все плохо, в стране такие дела творятся, а он чувствует себя помолодевшим лет на десять. Прав Пушкин: есть упоение в бою…