Последний бой Лаврентия Берии

…С тех пор прошло полгода, но и сейчас еще Лаврентий нет-нет да и видел все это во сне и просыпался ночью с бешено колотящимся сердцем. Повезло им, что тогда Петр не смог вести машину, что они завернули в это кафе и просидели там до полуночи. Продержались они недолго, первой разрыдалась уборщица, за ней официантка, и через минуту плакали все. Здесь не было никакой игры, никакой показной скорби, эти люди искренне и самозабвенно оплакивали Сталина, и с ними можно было дать себе волю, не думая, где какими шепотками отзовется его поведение. Берия не хотел, чтобы в кремлевских коридорах видели его без маски.

Этот час, проведенный в ресторане, дал ему силы выдержать страшные дни до похорон так, как это принято в России – скрывая горе, которое здесь считалось слабостью. В те же дни провели расследование смерти Сталина: ничто не вызывало никаких подозрений. Днем в воскресенье вождь неважно себя чувствовал, из кабинета не выходил, охранники носили ему чай и еду – сестра-хозяйка в тот день была выходной. Однако врача он звать не велел, говорил, ничего страшного нет, а от старости не лечат. И действительно, к вечеру ему стало лучше, он побеседовал с приехавшим на дачу Хрущевым, тот ездил в Москву, вернулся еще раз, уже ночью, и снова говорил с вождем – все было благополучно.[103] В три часа ночи охранник Старостин, заглянув в замочную скважину, видел Сталина за столом. Он же обнаружил его в шестом часу утра лежащим на полу без движения. Охранники перенесли его на диван и сообщили Игнатьеву. Что же получается – на самом деле все было совсем не так?

А что именно там произошло? Сталин был в пижаме – значит, или готовился ко сну, или только что встал. Соответственно, все могло случиться около четырех утра 1 марта, утром, часов в десять, или вечером того же дня. Когда Сталину стало плохо, охрана известила Игнатьева, тот связался с кем-то из членов Политбюро – учитывая последующие события, ясно с кем. Стало быть, и произошло все тогда, когда Хрущев появился на даче, то есть около одиннадцати часов вечера 1 марта. Они приехали на хрущевской машине, поскольку машина Игнатьева охраной не зафиксирована, а не приехать туда он не мог… и дальше Никита родил свой очередной гениальный экспромт[104] – не зря же подчиненные Хрущева никогда не выполняют его распоряжений немедленно, его привычка сначала решать, а потом думать слишком хорошо известна. И чем более сложная ситуация, тем радикальнее решения и разрушительнее последствия, да…

Естественно, когда Игнатьев узнал о вызове на Политбюро, он легко выяснил причину и… ему было чем пригрозить Хрущеву. Как все просто и как глупо. Зачем это понадобилось Никите? Не терпелось стать генсеком? Или же у него были другие причины желать Сталину смерти – причины, о которых Берия не знает? «Если хочешь знать почему, вспомни сорок девятый…» В сорок девятом арестовали «ленинградцев», да, но много произошло и другого, что могло быть связано с июнем пятьдесят третьего…

…Сорок девятый год был во многих отношениях знаменательным, торжественным и роковым одновременно. В августе они взорвали первую советскую атомную бомбу… Берия невольно улыбнулся. Когда стало ясно, что все получилось так, как надо, он сорвал с рычага трубку аппарата правительственной связи. Он изо всех сил старался быть спокойным, хотя и замечал краем глаза, как подсмеиваются над его усилиями окружающие, а потом махнул рукой и радостно, по-мальчишески прокричал в трубку:

– Товарищ Сталин! Докладываю: испытания советского атомного оружия прошли успешно!

– Я знаю… – послышалось на том конце провода.

– Откуда… Кто вам доложил? – растерялся Берия.

Сталин засмеялся:

– Ты ничуть не меняешься, по-прежнему задаешь смешные вопросы… Я и без всяких докладов знаю, что у тебя все прошло хорошо. Поздравляю!

Впрочем, отдохнуть ему не дали. Едва Берия успел вернуться в Москву, выпить положенное количество вина и подписать наградные списки, как его вызвали к Сталину.

– Я не хотел тебя раньше времени беспокоить, – сказал вождь. – Но ты помнишь, в декабре мне будет семьдесят лет?

Чем дальше, тем чаще Сталин поговаривал, что после семидесяти надо уходить от непосредственного управления государством. В сорок девятом он начал перестраивать систему управления страной под руку своего преемника и завершил бы все к концу года, если бы не «ленинградское дело». Как раз в то время, когда под Семипалатинском делали последние приготовления к взрыву, Сталин подписывал санкции на арест Кузнецова, Родионова, Попкова; когда Берия готовил наградные списки, МГБ плело сеть вокруг Вознесенского. Слишком страшным был этот удар, слишком опасной ситуация. Поэтому реально от власти вождь отошел лишь в 1951 году, и то не до конца. Он присматривал за преемником, подстраховывал его, постепенно приучая работать самостоятельно, да еще и занимался разработкой экономической реформы и, в конечном итоге, оказался загружен сильнее, чем прежде, до такой степени, что даже велел приостановить издание собрания своих сочинений.

– Некогда со всем этим возиться, – махнул он рукой.