Последний бой Лаврентия Берии

– Да уж товарищ Сталин как-нибудь не глупее тебя, – усмехнулся вождь. – Ты еще за мамкину юбку держался, когда я занимался конспиративной работой. С ними мы разберемся. Скажи мне лучше другое: если троцкисты уже год как готовы, почему они не начинают террор? Сейчас такая обстановка, что каждый день растет возможность провала.

– Выжидают, – предположил Берия. – Они ударят, когда случится какое-то событие.

– И ты о том же… Как думаешь, чего они ждут?

– По всей видимости, интервенции.

– Приятно, когда люди мыслят одинаково. Хотя в этом случае приятного мало… Они давно стакнулись с немцами, еще в двадцатые годы, а недавно мы узнали, тут и не без англичан.

Берия пожал плечами:

– А где в мире без англичан?

Сталин снова замолчал, что-то обдумывая. Лаврентий тоже размышлял. В случае любого военного конфликта, каким бы он ни был, сразу появится много желающих заполучить бакинские нефтепромыслы. Это надо учесть. Взрывать их жалко. Хорошо бы забить скважины, однако английский метод не годится, нужно что-то придумывать. И надо будет сразу же взорвать нефтепровод из Баку к портам Черного моря, чтобы нельзя было вывозить нефть…

– О чем думаешь? – спросил его Сталин. – О мандаринах?

– О нефтепромыслах. Когда ждать войны?

– Наши стратеги из Генерального штаба считают, если поляки все же сумеют договориться с немцами,[45] то война начнется в тридцать седьмом году, если повезет, в тридцать восьмом. Скорее всего, к польско-немецкой армии тут же присоединятся прибалтийские государства, Финляндия, Румыния. После начала войны Турция, а возможно, и Великобритания ударят по Закавказью – хотя если ты сразу подумал о нефтепромыслах, ты это и сам понимаешь. И ждать они не станут. Наши темпы развития быстрее, время работает не на них. Ударят в конце весны или в начале лета. У нас одна надежда, что договориться они все-таки не сумеют: интересы интересами, но уж очень поляки и немцы друг друга не любят. Поэтому времени у нас мало: нельзя идти на войну, имея всех этих троцкистских мерзавцев за спиной. И это еще не самое худшее. Председатель комиссии партийного контроля товарищ Ежов считает, что троцкистами дело не ограничивается. Есть кто-то еще, очень серьезный, и скорее всего этот «кто-то» – не в оппозиции, а в правительстве. Ты как думаешь?

Берия пожал плечами:

– Я думаю так же. Но где я, и где Москва…

– В таком случае, я тебе скажу. Товарищ Ежов считает, и с ним трудно не согласиться, что очень много врагов в окружении товарища Орджоникидзе.

– Это невозможно, – с трудом преодолев внезапную судорогу в горле, сказал Берия. – Нет. Только не Серго.

– Другого я от тебя и не ждал, – сквозь зубы сказал Сталин. – Ты же идеалист,[46] у тебя все хорошие. Ладно, с этим вопросом мы сами разберемся. Я люблю Серго не меньше, чем ты, но за последнее время нас столько раз предавали, и если бы ты знал, какие люди… А теперь главное, что я хочу тебе сказать…

Сталин снова замолчал, посмотрел на лежащую внизу дорогу, на маленькую деревушку – все было мирно и красиво, и не верилось, будто этот разговор – всерьез.

– До сих пор, – опять заговорил Сталин, – я не хотел тебя отрывать от твоих любимых мандариновых плантаций. Жаль смущать человека, который работает с таким удовольствием. Но время не терпит. Враги уже ударили один раз, и ударили очень точно. Они убили очень близкого мне человека. А ты в чью честь сына назвал?

– Я сам не знаю, – грустно улыбнулся Берия. – Постарался угодить обоим…

Серго родился в двадцать четвертом. В Грузии считали, что Берия назвал сына в честь Орджоникидзе. Грузинским большевикам приятно было так думать, и Берия с ними не спорил. Первый секретарь Закавказского крайкома по метрике числился Константином, но все называли его старой подпольной кличкой «Серго». Уехав в 1926 году в Москву, он продолжал опекать Закавказье. Берия одно время даже был с ним дружен, пока не начались все эти свары с оппозицией.

Другой «Серго» – Киров – в том же 1926 году уехал в Ленинград, и о нем скоро забыли, тем более что руководил он не Грузией, а Азербайджаном. С ним у Лаврентия отношения сложились более официальные. Но именно Мироныч, как звали его друзья, разглядел в худом большеглазом юноше будущего государственного деятеля, хотя тогда много разговаривать им не пришлось, не до разговоров было…