Последний бой Лаврентия Берии

Через полтора месяца такой обработки комдив сломался и стал покорно подписывать все, что ему давали, даже не читая, тем более и зрение ухудшилось. Следователь, уже третий по счету, маленький круглолицый украинец, каждый раз, посмеиваясь, говорил:

– Ну вот, и давно бы так. До чего же вы, троцкисты, упорный народ!

К середине августа дело Громова было практически закончено. На одном из последних допросов следователь сообщил ему о смерти жены – та умерла в тюрьме во время следствия, – и о том, что дочь выслали, как «члена семьи изменника Родины». Сказали и еще кое-что: ее сравнительно легкую участь он купил своими признаниями – если бы комдив по-прежнему упорствовал, Веру бы отправили в лагерь, а там «охрана молодых девок страсть как любит». Дальнейшая судьба дочери зависела от его поведения на суде. Если он будет слишком упорствовать, ее ведь можно вернуть и в ее жизни покопаться глубже. По-видимому, чекисты все-таки побаивались Военной коллегии.

Суд состоялся 28 августа. Приговор был таким, какого и следовало ожидать – расстрел. Громов уже приготовился, что его поведут прямо в подвал, однако привезли обратно в Лефортово, сунули в камеру-одиночку: цементные стены, цементный пол, койка в углублении стены. Память милосердно не сохранила ничего от этой ночи – только то, как он кутался в шинель, стараясь унять неудержимый озноб. Мыслей в голове не было никаких, лишь крутящаяся пустота.

Утром пришел молодой лейтенант, принес карандаш и несколько листков бумаги.

– Пишите просьбу о помиловании. Мол, все осознали, просите дать возможность искупить, и так далее…

– Зачем? – отрешенно глядя на белый лист, спросил Громов. – Все равно ведь кончите. Помучить перед смертью хотите?

– Пишите, говорю! – шепнул тот, наклонившись. – Есть негласное указание: приговоры в исполнение не приводить, повременить. Берите карандаш…

Под его диктовку комдив с трудом, трясущимися руками кое-как нацарапал просьбу. Лейтенант ушел, вместо него появился охранник с тюфяком и одеялом. Обычных тюремных ограничений в камере смертников не было – лежи хоть сутки напролет. Комдив завернулся в одеяло и внезапно уснул. Сквозь сон он чувствовал, как его трясут, говорят что-то, один раз даже удалось разлепить веки, но лишь на секунду… потом ему сказали, что он проспал почти двое суток.

…И потянулись дни. Неделя шла за неделей, а о нем словно забыли. Сначала он вскакивал от любого шума в коридоре, потом возбуждение сменилось апатией. Иногда поднимала голову надежда, но Громов ей не поддавался. Просто у нас везде нынче очереди, даже к стенке.

Наконец – дело было уже в октябре – пришли и за ним. Посадили в крытую машину и куда-то повезли. Все – понял он. Конец. Конвоир, сидевший напротив в положенном тюремной охране молчании, взглянул на его помертвевшее лицо и негромко сказал:

– Не горюй, дядя! Пока не к стенке. На Лубянку везем.

Судя по кабинету, его привели если не к самому наркому, то по меньшей мере к одному из его заместителей. За столом сидел полный лысый человек в пенсне, с круглым необычным лицом, показавшийся знакомым. Напрягшись, Громов вспомнил газетное фото: кажется, это Берия, первый секретарь ЦК Грузии. Интересно, что он делает в Москве, да еще в этом кабинете? Рассматривает прошения о помиловании? Если так, есть надежда. Но тот оказался новым заместителем Ежова, начальником управления госбезопасности, и Громов понял: надежды нет.

Берия сухо, но вежливо предложил Громову сесть не на стул возле дверей, а в одно из двух разделенных невысоким столиком кресел перед его столом, а сам открыл лежавшую перед ним папку.

– Вы подали прошение о помиловании. «До сих пор не могу понять, как я позволил вовлечь себя в это черное дело», – прочитал он. – Значит, вы, полностью признавая все обвинения, просите дать вам возможность искупить свои преступления честным трудом?

– Да, – кивнул Громов. – Если партия и правительство смогут мне поверить…

– Больше вы не хотите сделать никаких заявлений? Арестованные часто жалуются на своих следователей – что они необъективны, извращают показания. Бывает ведь и такое…

– Нет, на следователей у меня жалоб нет. Я сам во всем виноват. Не знаю, какое безумие на меня нашло, что я впутался в эту историю…

Берия как-то сразу помрачнел, нахмурился, внимательно посмотрел на Громова и сказал со слегка усилившимся акцентом:

– А ведь вы не мальчик, которого можно обмануть, вовлечь куда-то. Вы – взрослый человек, коммунист, красный командир. И судя по вашим показаниям, совсем не такой запутавшийся и обманутый, каким хотите себя изобразить. Вы матерый враг, и ваши методы не так просты, как могут показаться…

Кабинет дрогнул и поплыл перед глазами. Господи, да неужели еще не все? В этот миг Громов люто ненавидел того парнишку-лейтенанта и свою дурацкую просьбу о помиловании. Лежал бы сейчас в матушке-земле, никаким чекистам недоступный…

Берия наклонился над папкой и сухо спросил:

– Когда и при каких обстоятельствах вы завербовали в организацию комдива Аронова?