Последний бой Пересвета

Яков встал за спинами собравшихся, оперся спиной о дерево и принялся разглядывать Челубеевых гостей: Ангуэлло, как и все, одетого в татарскую одежду, и сидевшего рядом Мамая. Теперь-то Яшка сразу узнал темника, которого впервые увидал несколько лет назад, когда ездил в Орду, будучи в свите великого князя Дмитрия.

За минувшие годы Мамай изменился мало, но заметно – словно покрылся белой степной пылью. Она была и в усах его, и на коже, по-прежнему смуглой, загорелой, но поблекшей. Даже тёплый халат из дорогого зелёного шелка казался запылённым, потому что был поношен и выцвел. Очевидно, темник не менял эту вещь на новую из-за её удобства или потому, что желал выглядеть скромно. О скромности говорил и недорогой пояс, украшенный чеканными пластинами, но не серебряными, а медными.

Из-под лохматой, отороченной лисьим мехом островерхой шапки светились прищуренные Мамаевы глаза. Лицо же его, подобное лику идола, оставалось неподвижным. Сейчас из всех идолов на Челубеевом капище оно более всего походило на тот, что изображал сосредоточение. Мамай слушал музыку, и даже чуть слышно подпевал ей, издавая переливчатые носовые звуки, и даже чуть притопывал в такт остроносым сапогом.

Наконец Ястырь отнял дудку от губ и подобострастно поклонился темнику, а тот проговорил:

– Хороша твоя музыка, Ястырь, но мне всё же милее пение Зубейды, – повернувшись к Челубею, Мамай продолжал: – Как ей живётся у тебя? По-прежнему ли она весела? Всё так же цветёт?

Вместо Челубея ответил Ястырь:

– Зубейда всё та же, о Лучезарный! Щебечет, словно лесная птаха. Пляшет, словно струйка родника. Хохочет вместе с лесным эхом! Позвать её?

– Нет, – махнул рукой темник, – я и так доволен.

– Да славится великий и непобедимый Мамай – сила и боевое знамя Орды! – провозгласил Челубей, а его нукеры хором подхватили. Все дружно осушили пиалы с забродившим кобыльим молоком, и тут же вокруг костра засеменили согбенные фигуры служителей, заново наполняя чаши пьянящим напитком.

Ястырь засунул дудочку за кушак и подошёл к Якову, а Яков смотрел во все глаза на Мамая, скрытый в тени дерев, куда не доходил яркий свет костра.

– Не робей, – усмехнулся Ястырь. – Среди нукеров Мамая много твоих сородичей. Есть даже с самой Москвы. Высокородный, с большой казной и свитой.

Яков вспомнил об увиденных у подножья горы огнях, но расспрашивать Ястыря пока что не стал.

* * *

Чуть свет на гору начал всходить караван укутанных в богатые покрывала одногорбых верблюдов – обоз любимой жены Мамая, царевны Багдысу. На большинстве верблюдов была поклажа, а на некоторых сидели луноликие женщины в высоких островерхих шапках с меховой опушкой и ярких нарядных одеждах. Якову ещё не доводилось видеть таких лиц – почти круглых, почти плоских, с раскосыми глазами, но по-своему красивых. Их улыбки разгоняли утренний сумрак. Зубейда, будто ненароком пройдя мимо Якова, дёрнула его за рукав, произнесла тихо по-татарски:

– Не засматривайся на этих женщин. Покушение на их красоту карается быстро и беспощадно. Наглецам отсекают всё: уши, нос, руки, ноги, отросток мужественности…

– Не стану покушаться, обещаю! – шепнул ей Яков в ответ по-русски. – Сохраню для тебя свои уши, милая!

Между тем караван всё не кончался. Вот и сама Багдысу – она наряднее прочих, а верблюд у неё белый.

Следом за караваном ехала разряженная свита Мамаевых придворных. Среди них на хорошем вороном коне, украшенном богатой сбруей, красовался Ванька Вельяминов. Конечно, он изменился. Ветры Великой Степи иссушили его лицо, высветлили бороду. И наряжен не по московскому обычаю, а по татарскому. Обосурманился Ванька! И всё же это он! Он!

Яков, как стоял, так и осел на снег, и хорошо сделал, потому что тем самым спрятался за спинами Челубеевых людей. Только Ястырь заметил, что творится с Яковом, подошёл, взглянул проницательно.

– Что там за всадник, – оглушительно зашептал Яков. – Говори, лисица! Да смотри не завирайся, иначе…

– Зачем сердиться? – отвечал Ястырь. – Там много всадников. Который тебя взволновал?

– Тот, на вороном коне, бородатый.

– Это ваш человек, московский. Звать его Иван, – протявкал Ястырь. – Убежал Иван от гнева вашего князя Дмитрия и прибился к Лучезарному. Лучезарный принял Ивана и обогрел.

– Не выдавай меня Ваньке, – шептал Яков. – Христом Богом молю!

– Не выдадим, – хихикнула подошедшая Зубейда. – Вот только бороду твою придётся хной выкрасить, а волосы обрить, чтоб не признал тебя твой знакомый из Московии.

А меж тем на Пятиглавую прибывали всё новые гости – важные мурзы Бегич, Карабулак, Ковергуй, Хазибей, Кострук. Их перечислял Ястырь, который не мог нарадоваться нарядной и богатой процессии.

– Все прибыли. Быть большому совету, – заключил он.