Последний бой Пересвета

– Не о наживе веду я речь, – вздохнул Тибальдо. – Настала пора положить конец расколу, из-за которого у моего единого Бога оказалось сразу два верховных служителя – один в Риме, а другой в Константинополе. Тот, что в Константинополе[59], жаден, лжив и из-за своих грехов не достоин занимать своё место. Мой добрый покровитель Григорий, который является верховным служителем в Риме, намерен положить конец расколу. И я стану надежным орудием в руках Григория. Я вместе с тобой сокрушу Москву: ведь Москва – это один из главных столпов, на которые опирается власть недостойного константинопольского служителя.

Лицо темника сделалось неподвижным. Он задумчиво рассматривал узоры напольного ковра.

– Нет ничего на свете красивей и долговечней, чем ковры мастериц с аланских нагорий, – молвил Мамай.

– Собирай свои тьмы! – настаивал Тибальдо. – Победа остаётся за нападающим. Тебе это известно.

– Я готов пойти в поход, – отвечал Мамай. – Но мой соперник Тохтамыш обретает силу. Он хочет забрать у меня власть и готовится к войне. С кем мне воевать – с ним или с Московией? Я могу оттянуть поход Тохтамыша, но для этого мне нужны деньги. Я дам богатые дары мурзам Тохтамыша, и мурзы на время успокоятся, утратят боевой дух. Вот что заботит меня. А до распрей между служителями твоего Бога мне дела нет! Мне нужны деньги.

– Деньги? Опять? – Тибальдо всплеснул руками. – Рад бы помочь, да не могу. Казна оскудела! Может быть, поможет купец Аарон?

Аарон один-единственный из всех собравшихся не походил на татарина даже по одеянию. На купце была белая рубаха, на ней – лиловая шерстяная, на ней – синяя безрукавная, а поверх – тёмно-лиловый шерстяной плащ, подбитый алым шёлком. Штаны купец надел узкие, гораздо уже татарских. На ноги – не сапоги, а мягкие башмаки, зашнурованные кожаными шнурками.

Аарон сидел в стороне, ничего не ел и не пил. Яков не раз приближался к нему, предлагая кумыс, но купец отказывался.

Услышав упоминание о себе от Тибальдо, Аарон встал и вышел в середину круга, заговорил тихо, увещевательно.

Яков слушал, но всё чаще украдкой поглядывал на Ивана Вельяминова и посмеивался. Ещё Пересвет подметил, что мало способностей имел Ванька к изучению языков. Сынок последнего тысяцкого провёл в Орде столько же времени, сколько Яков, а всё равно с трудом разумел татарскую речь, особенно если звучала она из уст не татарина, а чужестранца вроде купца Аарона. Яков видел, как Ванька морщит лоб, прислушивается к каждому слову, присматривается к движениям губ.

Эх, захотелось Яшке по старой памяти подойти к приятелю, подмогнуть, растолковать речи ворогов, собирающихся идти войной на его родину! Может, одумается? Может, пробудится совесть в душе от вящего понимания? Нет, навряд ли.

– Зачем тебе, о Лучезарный, брать взаймы столько денег? – меж тем рассуждал Аарон. – Зачем становиться должником, когда у самого есть должники, с которых можно потребовать? Всё, что говорил нам верный московит, – Аарон чуть поклонился в сторону Ивана Вельяминова, – это чистая, незамутнённая правда. Дмитрий Московский, в самом деле, задолжал тебе, о Лучезарный. Задолжал дань. Пошли людей. Пусть соберут хотя бы часть дани, и сундуки твои наполнятся.

– Дмитрий дани не даст, – проговорил Вельяминов. – Я сам слышал, как он прилюдно пообещал это своим людям.

– Тогда остаётся один путь, – продолжил Аарон. – Взять своё силой.

– А как же Тохтамыш? – прорычал Мамай раздраженно. – Разве у меня есть столько воинов, чтобы в одно и то же время сражаться и с ним, и с Московией! Засуха, чума, кочевья обезлюдели.

– К великому сожалению, – Аарон сокрушённо опустил голову, – у меня, как и у Тибальдо, нет столько денег, сколько нужно Лучезарному. Но их можно раздобыть в Литве. Возьмешь московское золото и расплатишься с ними, а затем сразишься с Тохтамышем.

– Я сам! – неожиданно рявкнул мурза Бегич. – Я пойду на Москву. Я возьму дань и доставлю её тебе, о Лучезарный.

Поразмыслив, темник улыбнулся:

– Собирайся на Москву, но от больших битв уклоняйся. Чует моё нутро, и духи Пятиглавой горы нашептывают мне то же: сильна сейчас Москва, не время нам идти в большой бой, не будет удачи.

Лицо темника приняло выражение крайнего довольства.

– Готовься к войне, Бегич, ступай на Москву и мне дай знать о походе. Я же со своим войском пойду на восток, стану на путях Тохтамыша, чтобы он не помешал тебе насладиться победой. А вы, мои верные слуги, – Мамай обернулся к мурзам, – соберите как можно больше людей в моё войско. Если людей будет много, Тохтамыш поостережётся нападать на нас, пока Бегич будет в московских землях.

* * *

Совет окончился глубокой ночью. Все мурзы были довольны исходом, однако устали и потому спешили разойтись и улечься спать. У входа в Мамаеву юрту была толчея – люди потягивались, разминали затекшие спины и не торопились дать выйти тем, кто топтался позади.