Последний бой Пересвета

Яков выбрался наружу одним из последних, ошалелый от услышанного и одурманенный тяжёлым духом, которым уже давно наполнилось войлочное жилище. В толчее Яков не заметил, как подошла Зубейда в плотно натянутой на голову шапке, дёрнула за руку, увлекая в темноту подальше от света факелов, принесённых слугами Челубея. Оставалось лишь повиноваться.

– Что, Яша? Много услышал? Теперь ты должен бежать, да? К своим? Нести им весть? – спросила Зубейда по-русски.

– На время. Я не навсегда уеду.

– Уедешь, когда стает снег. Когда лежит снег, в степи трудно одному. А ещё на снегу остаются следы. Не будет снега – не будет видно твоих следов.

– Ты не подумай, – бормотал Яков. – Я помню, что тебе летом родить. Я вернусь. Вернусь и увезу тебя.

– Возьмёшь мою Стрелу. Её не так стерегут, как твоего коня. И она вороная, без белых пятен. Её не видно в темноте. Пока есть время, приучи Стрелу к себе получше.

– А может, уедешь со мной? – Яков всё никак не мог решиться на то, чтоб оставить Зубейду у Челубея. – Если сможешь ехать верхом, то поедем вместе. Мне бы только свой меч достать. А с Погибелью в руке я Ручейка легко у сторожей отобью, как бы его ни стерегли.

– Я люблю тебя. – Красавица глянула на Якова, приложила горячую ладонь к его губам, повторила: – Я люблю тебя, и твой народ примет меня. Но не сейчас, а потом, когда все долги будут розданы.

* * *

Яков, сидя на облюбованном ещё с осени горном уступе, долго наблюдал за движением крытых повозок, удаляющихся в белую степь, за неспешной поступью нарядных верблюдов царевны Багдысу и за резвыми конями, что уносили прочь Мамаеву свиту и многочисленных слуг. Наконец-то темник покинул Пятиглавую! А до этого Мамай ещё целую седмицу набирался сил, ежеутренне грел покрытое шрамами тело в одном из тёплых, пузырящихся зловонным газом источников. Примеру темника следовали и некоторые мурзы.

Лишь укрепив свои телесные силы, Мамай сел на коня, спустился со склона Пятиглавой горы в долину и исчез в степи вместе со всеми, кого сюда привёл. Ни Ивана Вельяминова, ни генуэзца Тибальдо Яков более не видел. Исчезли, словно не люди то были, а сонный морок. Исчезли и шатры Аарона.

После этого Зубейда начала тайно собирать Якова в дорогу.

* * *

Весну потратили на приготовления. Зубейда нашла новое седло для Стрелы, не такое крохотное, на котором ездила сама, а побольше, чтоб удобно было усесться Якову.

– А чем же седло с Ручейка плохо? – недоумевал тот.

– Тяжеловато оно, – был ответ, – а я хочу, чтобы ты стал лёгким, как птица, и чтобы тебя никто не смог догнать.

Яков тоже готовился. Потихоньку копил-собирал в мешок сухари. И с тоской взирал на Ручейка, которого не мог взять с собой в бега. Жалко было оставить и Погибель. Зубейда обещала найти для Якова оружие, но вот вызволить из Челубеева сундука Погибель не обещала.

* * *

В апреле сборы в дорогу были почти завершены, но теперь Яков волновался уж не о коне и мече, а о Зубейде – всё посматривал на её заметно располневший стан и на Челубея, который довольно щурился, улыбался и при всяком случае, никого не стыдясь, поглаживал Зубейду по животу. Татарин считал дитя в её чреве своим потомством.

В тот же месяц, откуда ни возьмись, появилась на Пятиглавой горе древняя чернолицая старуха в линялом халате, восседавшая на такой же старой, как сама, соловой вислоухой кобыле – повивальная бабка, которая славилась в округе большим искусством и считалась чуть ли не колдуньей, способной видеть будущее. Челубей переманил её жить на Пятиглавую гору богатыми дарами.

Когда старуха только прибыла, Яков, застыв от изумления, рассматривал её: седые косы всадницы и выбеленная сединой грива лошади, линялая одежда и такой же линялый чепрак на кобыле. Старуха, словно сказочное существо, дух горных пещер, вырванный из мрака неведомым колдовским обрядом, возникла здесь. Её голос был подобен заунывному пению пастушеского рожка.

Старуха сразу сделалась на горе чуть ли не хозяйкой, ходила гордо, везде совала нос. Челубей при всякой встрече кланялся этой женщине, а уж его слуги и подавно.

Однажды под вечер она шла мимо Якова, который поклонился и от растерянности пролепетал по-русски:

– Здрава будь, матушка.

Она остановилась, подошла, вцепилась в локоть костлявой рукой.

– Я вижу, ты раб, но скоро перестанешь им быть, – по-татарски запела она Яшке в самое ухо. – Не беспокойся. Делай что задумал, уезжай. Дети у Зубейды родятся в срок и будут здоровы. Думаю, их у неё во чреве двое, ведь третий был бы слишком богатым подарком для тебя.

– Двое детей одним разом?! – изумился Яков и лишь после испугался, подумав: «Откуда старуха знает и про готовящееся бегство, и про обманутого Челубея?»

Та трескуче засмеялась:

– Не бойся. Я не стану тебя выдавать. Меня почитают и одаривают потому, что я всегда несу добрые вести, а не дурные. Дурные вести и сами найдут дорогу к Челубеевым ушам. А ты поторопись. У тебя будет короткая жизнь, а ты ещё многое должен успеть сделать. Твой Бог поможет тебе.

– Что ты знаешь о Божьем промысле! – возмутился Яков и вскричал по-русски: – Как смеешь ты рассуждать об этом, язычница?!