Последний бой Пересвета

Ах, как сладко снова испытать радость честной драки! Как приятно намять бока треклятым посадским! Как радостно приложиться кулачищами к нагло ухмыляющимся, нетрезвым рожам! Расправились Пересветовы плечи, прочистилась в оглушительном вопле ссохшаяся от праведной житухи глотка, распрямилась спинушка, размялись ноженьки, личико согрелось. Ах, разве не счастье – биться плечом к плечу с верными товарищами? Нутром, самой сердцевиной плоти снова ощутить радость единения, восторг победы. Постылые посадские кулями валились на окровавленный лёд. Пересвет мельком засматривал в остекленевшие глаза поверженных противников, перешагивал через тела, занося окровавленный кулак для нового удара. Бей, чтоб неповадно стало с московскими шутки шутить. Ишь, озорники, на бой вызвали! Вставайте, ребята! Чего разлеглись? Чай, не на перинах! Вставайте, бейтесь! Ах, вот ты где! Ну и рожа: ехидная, молодая, мерзкая! Получи! И Пересветов кулак со свистом рассек морозный воздух, угодил прямиком в белый свет. Промазал?! Пересвет завертелся волчком разыскивая противника. Получил удар между лопаток, отмахнулся локтем. Глядь, ухмыляющаяся рожа снова перед ним. Ой, свет в глазах померк, дыхание занялось. Крепко ударил, стервец, под дых.

– Бей по роже! – взревел Пересвет. – Попробуй харю мне разворотить!

И снова кулак его рассёк воздух, и снова попусту. Сашка едва устоял на ногах.

– Не стану бить по морде, дядя, – услышал он знакомый голос, обернулся и принял в лицо крепко слепленный и очень холодный снежок. Замер на мгновение, но, получив удар по ногам, не смог устоять, кубарем покатился в снег, под ноги бойцам. Пересвет силился подняться, да не смог, оседланный противником. Над его лицом мелькали полы распахнутых кафтанов, в уши лезла непотребная брань, зубовный скрежет и хруст сокрушаемых ударами костей. А противник-то, вот стервец, сжал его ногами, притиснул руки к бокам – не пошевелиться. Но Сашка тоже не дурак. Изловчился и цапнул его за ляжку зубами. Ну, тут уж мордобоя не миновать! Пересвет по роже чувствительно получил, ахнул, загоготал, задрыгал ногами. А противник не дурак оказался, сжал ему шею, придушил, смотрит в лицо, словно любуется. Неужто так красив? Сашка поморгал глазами, присмотрелся. Мать честная! Да это ж Яшка!

– Как же ты, пащенок, меня одолел? Вот срамота-то… – застонал Пересвет.

– Не ругайся, дядя, нехорошо! – сурово ответил Яшка.

Он зажимал шею Пересвета ладонями так, что тот вполне мог дышать, но ни вертеть головой, ни кусаться уж не мог. Хрипел надсадно, сучил ногами, ныл жалобно:

– Где ж ты, Тимка, Тимофей! Приди на выручку, изувечь ворога…

– Зачем ещё меня увечить, – бормотал Яшка. – Ты уж совершил чёрное дело, дядя!

– Отпусти, честью прошу! – выл Пересвет. – Что ж ты на воспитателя так зверски накинулся? Я ли тебя не любил? Зачем на стороне посада на бой вышел?

– А ты, зверь страшный, зачем Марьяшу соблазнил?

– Я-то? Я?

Силы внезапно покинули Пересвета. Он ощутил лютый холод. Шутка ли – лежать голой спиной на снегу? Он ощутил боль. Не сахар – жизнь, не мёд, коли и нос разбит, и губы изувечены, и кулаки в кровавых ссадинах и да ребра тож не целы. Он ощутил горечь и тоску. С какой ненавистью смотрит на него Яшка, словно неродной. Словно не он, не Пересвет учил его и пестовал.

– Что с тобой, родной? Зачем так смотришь? – из глаз Пересвета горючими ручьями потекли слёзы.

– Марьяша мне снова отказала!

– Ты опять к ней ходил? Домогался? – изумился Пересвет. – Зачем?! О дитя ты моё светлое! Наивное! Доброе!

– …сказала, дескать, люблю одного лишь Пересвета, – Яков шмыгнул носом. – Сашенькой тебя величала. Ты один лишь знал, что я… Но как ты мог?! Как посмел?! И на что она тебе?!

Они не заметили, как затихло побоище, как разошлись на стороны бойцы, отволакивая с места схватки поверженных товарищей. Пересвет видел лишь злые слёзы в Яшкиных глазах, ощущал на губах их горький вкус, слышал лишь слова упрека.

– Подними меня, дитя. Дай мне сил, я всё исправлю. Марьяша будет твоей! Перекрестился бы, если б смог! Отпусти же меня, дитя…

Внезапно Яшка исчез из глаз Пересвета, руки освободились, тяжесть пропала, стало легче дышать. Вместо Яшкиного разнесчастного лица возникла постная рожа, украшенная жиденькой бородёнкой – митрополичий дьяк Трифон и с ним двое стражников.

– Не надеясь в одиночку превозмочь твою вселенскую дурь, – молвил Трифон, – привел с собой двух стражников, коим вменено в обязанность непременно доставить тебя в митрополичьи палаты. Для дела зван ты владыкой Алексием, но тщетно. Все кабаки на Москве обшарили, все гульбища прошерстили. И вот наконец нашли тебя, беспутный…

– Люди добрые, – взмолился Пересвет, поднимаясь на ноги. – Дайте хоть личико умыть, дайте наготу прикрыть. А там уж, ей же ей, сам явлюсь незамедлительно!

* * *

Сашка бочком, стараясь не стучать сапогами, пробрался в митрополичьи палаты. В горнице оказалось жарко натоплено, Сашка мигом взопрел и скинул на скамью медвежью шубу.