Последний человек

Тот ответил сердитым взглядом, но затем, должно быть, боясь, что его приверженцы услышат предстоящие дебаты, приказал им умолкнуть и отступить, а сам вышел вперед.

— Чего, спрашиваю я снова, — сказал Адриан, — хотите вы от нас?

— Покаяния! — ответил тот и грозно нахмурился. — Повиновения Всевышнему, представленному на земле Его Избранниками. Разве не за грехи ваши гибнем мы от чумы, о поколение неверующих? И разве не вправе мы требовать от вас покаяния и повиновения?

— А что будет, если мы откажемся? — спросил миролюбивым тоном его оппонент.

— Тогда берегитесь! — вскричал пророк. — Господь слышит вас и в гневе Своем поразит ваше каменное сердце. Уже летяг Его отравленные стрелы, спущены с цепи кровавые псы! Мы не погибнем неотмщенными! Наш могущественный мститель предстанет перед вами в зримом облике и разметет в прах.

— Вот что, любезный, — сказал Адриан спокойно и презрительно, — если бы вы были всего лишь невеждою, легко было бы доказать вам, что вы говорите о том, чего не понимаете. Но сейчас мне достаточно знать, что вам от нас ничего не нужно, и Бог свидетель, что и нам ничего не нужно от вас. Жаль отравлять враждою те немногие дни, какие, быть может, остались каждому из нас. Там, — он указал на небо, — мы не сможем враждовать, а здесь не должны. Разойдитесь или останьтесь. Молитесь своему Eoiy по-своему, вы и ваши друзья. Мои молитвы будут о мире и благоволении, о смирении и надежде. Прощайте!

Он слегка поклонился своему сердитому противнику, который хотел что-то ответить, и, направив коня вдоль улицы Сент-Оноре³⁰⁷, позвал за собою своих друзей. Он ехал медленно, чтобы все поспели за ним к заставе, и там велел тем, кто ему подчинялся, собраться в Версале³⁰⁸. Сам он остался в Париже, пока не обеспечил всем безопасное отступление. Две недели спустя из Англии прибыли последние эмигранты и отправились в Версаль. Для семьи протектора была готова резиденция в Большом Трианоне³⁰⁹, и там, среди роскоши, оставшейся после Бурбонов³¹⁰, мы отдохнули от недавних потрясений.

Глава пятая

Спустя несколько дней мы принялись совещаться о дальнейших действиях. С самого начала намереваясь покинуть родные северные широты и избрать для наших поредевших рядов благодатные теплые края, мы так и не остановили выбор на каком-либо из них, чтобы там завершить свои странствия; нам лишь смутно грезились вечная весна, благоухающие рощи и сверкающие ручьи. Множество причин задержали нас в Англии. Была уже середина февраля, и, следуя своему первоначальному плану, мы оказались бы в еще худшем положении, чем здешнее, ибо сменили бы умеренный климат на невыносимую жару Египта или Персии. Пришлось поэтому изменить план; было решено, так как время года еще не благоприятное, дождаться весны там, куда мы прибыли, провести жаркие летние месяцы в холодных долинах Швейцарии и не ехать дальше к югу до предстоящей осени, если нам суждено до нее дожить.

Замок в Версале и здешний городок предоставляли всем нам удобные и просторные жилища. Небольшие отряды поочередно привозили необходимые припасы. Последние представители человеческого рода являли собою странное и пестрое зрелище. Сперва я сравнил их с колонией, которая переправилась за море и готовится пустить корни в новой стране. Но где в таком случае было хлопотливое оживление, свойственное подобному предприятию? Где сколоченное наскоро пристанище в ожидании тех, что будут воздвигнуты позже? Где разметка полей, которые предстоит возделывать? Отыскивание новых, неизвестных видов животных и растений? Походы для исследования окрестностей? Жилищем нам служили дворцы; пшца ждала нас в закромах. Нам не нужно было трудиться, исследовать, к чему-то стремиться. Если бы мы знали, что сможем сохранить нашу теперешнюю численность, наши совещания были бы оживленнее. Мы обсуждали бы, надолго ли хватит имеющихся запасов и что необходимо предпринять далее. Мы строили бы подробные планы и спорили о месте, где следует поселиться. Но близилось лето, а с ним — чума, и мы не осмеливались заглядывать вперед. О развлечениях никому не хотелось и думать. Если наша молодежь, следуя велениям своего возраста, затевала танцы или песни, чтобы развеять печаль, веселье внезапно прерывалось, когда предававшиеся ему видели устремленный на них скорбный взгляд или слышали тяжелый вздох кого-то, кому горе потери мешало к ним присоединиться. Если под нашими кровлями еще звучал смех, то сердца не знали радости; и, когда мне случалось видеть попытки повеселиться, это не уменьшало, а, напротив, отягчало мое горе. Среди толпы тех, кто искал удовольствий, я закрывал глаза, и мне представлялся темный склеп, где покоились останки Айдрис и окружавших ее, почивших вечным сном. Когда я возвращался к действительности, нежнейшие мелодии лидийской лютни и грациознейшие танцы казались мне демоническим хором из Волчьей долины³¹¹ и прыжками пресмыкающихся возле магического круга.