Последний день

Не все, что выцарапано пером на бумаге, является литературой. Не всякий, кто набросал статью или сочинил стихотворение, является литератором. Литература – это то, что находит себе пищу в почве жизни, в ее свете и воздухе. Литератор – это тот, кто овладел тонкостью чувств и мысли, тот, кто всмотрелся в волны жизни, в ее волнение… Надежда сегодняшнего дня и столп дня завтрашнего – это новый дух, что выведет нашу литературу из глубокой пещеры отсталости и подражательства к оригинальности стиля и смыслов. Что касается духа, всеми силами пытающегося приковать арабские язык и литературу к древним поэтам, писателям и грамматикам, то он – наш враг, тля, разъедающая нашу литературу. Следование ему означает наступление смертельной, необратимой поры в истории нашей культуры[20].

Программа «Ассоциации», равно как и масштабная деятельность Джебрана и его подопечных, предопределила ход развития арабской литературы ХХ в. В этом нашем утверждении нет и тени преувеличения или неуместного пафоса. Действительно, организация, представленная в 1921 году президенту США Томасу Вильсону, издала сотни произведений своих постоянных членов и сочувствовавших им писателей, раз и навсегда ниспровергших классический взгляд на дидактическую или дескриптивную «по своей сути» литературу. Как считали Джебран и его сподвижники, свобода канона, накладывающая неповторимый отпечаток и на мысль свободного художника, тождественна жизни, и даже в чем-то превосходит скучную, однообразную жизнь. Как и традиционная персидско-суфийская поэзия, «новая литература» арабского мира должна искать свою, неповторимую меру «внешнего» стиля и «внутреннего» содержания, «экзотерического» описания и «эзотерической» метафизики. Пока египетские литераторы в духе Гете спорили о границах поэтики «Золотого века» Халифата[21], пока ливанская проза еще не догадывалась о появившемся на Западе «экзистенциальном» литературном проекте, который впоследствии значительно разовьет Сухайл Идрис и его издательский дом «Искусства» («ал-Адаб»), члены «Ассоциации» корпели над той самой «реанимационной» поэзией, прозой и критикой, что даст миру экзистенциалистов и символистов, постмодернистов и неоклассиков Ирака, Леванта и Северной Африки 50–70-х годов прошлого столетия. В этой революционной смелости членов «Ассоциации» многие биографы неслучайно усматривали личное стремление Джебрана и Нуайме к большой литературной реформации, к поиску очередного формата гармоничного сосуществования языка и писателя, буквы и воли. Очевидно, стремление литераторов было вознаграждено: расходящиеся тиражи «ар-Рабита» лучше всего другого свидетельствовали в пользу удачного попадания авторов в самое «яблочко» мишени дремавшей, но начавшей просыпаться – пост-постклассической арабской культуры.

Отстояв погребальную службу по Джебрану Халилю Джебрану и завершив все текущие свои дела, Нуайме возвращается на родину, которую старается не покидать до самой своей смерти. Вместе со старым другом Александром ал-Язиджи, Михаил садится на борт парохода «Нью-Йорк – Бейрут», отбывшего на Восток девятнадцатого апреля 1932 года. Именно тогда начинается последний период жизни и творчества поэта и прозаика, почти безвылазно проведшего в родной Баскинте целых пятьдесят шесть лет. Там он пишет монографию о Джебране, переводит на арабский язык его «Пророка», пишет воспоминания, новые романы, рассказы и эссе. Смерть матери и брата, Вторая мировая война и независимость Ливана, переписка с Майй Зийада и встреча с четой Ганди не вносят значительных корректив ни в жизненный уклад, ни в спорую работу отшельника Баскинты, уединившегося, наконец, с предметом своей юношеской страсти – с литературой. Признанному арабским миром живому классику писали письма, ему и его творчеству посвящали статьи, книги и диссертации, но в заново отстроенном деревенском доме ровным счетом ничего не менялось… Впрочем, и сегодня, спустя почти тридцать лет после смерти писателя, в его кабинете решительно ничего не изменилось, в чем автор этих строк имел честь удостовериться лично в ходе недавней поездки на родину одного из своих родителей.