Последний долг

Он едет на велосипеде, я гляжу ему вслед и качаю головой. Неужели это когда-то был всемогущий великан? Мне становится его жалко. Во время нашего разговора был момент, когда я ясно видел — толкни его младенец прутиком, и он упадет!

Но за то, что случилось с ним, он должен винить только себя. Я всегда говорил, что деньги превращают мудреца в дурака. Если взглянуть вокруг, увидишь немало людей, которых никак не назвать образцами мудрости. Взять хотя бы того же Тодже. Ну да, деньги у него есть. Но неужели у него не хватает ума понять, что в его возрасте в Идду ездят отнюдь не затем, чтобы путаться с шлюхами? И вот он дошел до бессилия. Так что хорошего принесли ему деньги?

И все-таки в его возрасте он должен был ясно видеть, что вся беда — в его голове. Ему надо отвлечься. Но он так переполнен своим величием, что не в силах смириться с поражением. Я тут помочь не могу. Все, что я собираюсь сделать, — соберу немного тимьяна, крокодильего перца и лимонной травы. Добавлю щепотку соли и щепотку сухого навоза. Замешаю состав на пальмовом масле — и пусть он его втирает, — может, это его успокоит. А петух, баран и козел как нельзя более кстати в паше голодное время! И я с большей пользой распоряжусь частью тех денег, которые он готов выбрасывать шлюхам. Пусть это будет ему уроком.

Часть третья

Я знаю

Невидимые цветы

Струят блаженство рассвета

Но плевелы заглушают луга

Нашего лета

Воле Шойинка

Тодже

Когда я еду по городу и от меня разит, как от гузна стервятника, страдает мое имя. Я знаю, что не больному спрашивать, из чего лекарь составляет лекарство. Но все же мне отвратительна мысль, что я на своем теле ношу нестерпимый смрад. Ибо когда я сейчас еду на велосипеде, мне приходится подальше объезжать любого прохожего, чтобы до его носа ветром не донесло мой запах — чтобы он, оглянувшись, не фыркнул с презрением на самого Тодже!

Скудоумный Эмуакпор должен был понимать, что я не простой пациент. Если бы дела мои шли так, как должны идти, я бы заставил его самого прийти в мой дом и почтительно выслушать мои жалобы вместо того, чтобы такому лицу, как я, тащиться в его отвратительную лачугу, подвергать свое тело его низменному осмотру и выслушивать замечания, не относящиеся к делу.

Я беру пузырек, откупориваю, и мне сильно шибает в нос. Я тотчас же затыкаю его пробкой и еле отплевываюсь. Эмуакпор развалился в углу, курит трубку и безучастно глядит на меня.

— Черт возьми, что за дрянь в этом пузырьке? — спрашиваю я негодяя.

— Лекарство — что же еще? — отвечает он, не вынимая изо рта трубки.

— Сам знаю, что лекарство. — Я опять плюю на пол. — Но из чего ты его сделал?

— Из целебных средств — из чего же еще?

— Каких таких средств?

— Не могу сказать. Это против закона, сам знаешь.

— Черт бы побрал твой закон! Должны же быть исключения. Я желаю знать, чем, по-твоему, я обязан растирать свое тело. Так из чего?

Он не отвечает. Отворачивается от меня и равнодушно курит.

— Послушай…

— Это ты послушай меня, Тодже. — Он вынимает изо рта трубку. — Тебе что нужнее, приличие или здоровье?

— Но в этом дело…

— Для тебя именно в этом. Если ты так хочешь, чтобы от тебя прилично пахло, я с радостью верну тебе деньги и брошу лекарство в огонь. А если… если ты действительно так желаешь знать, из чего состоит лекарство, я могу сказать тебе только одно — в него входит навоз, овечий навоз.

— Овечий навоз!

— Да. Овечий навоз. Теперь ты доволен?

— Кто это будет доволен, если ему предложат натираться навозом?

— Ладно, давай пузырек, а я возвращаю деньги. — Он протягивает руку. — Давай сюда.

Естественно, я не отдаю. Я со вздохом сажусь в кресло. Уже почти вечер, в комнате сумерки. Спорить дальше я не хочу.

— Ладно, — говорю я, — как его употреблять?

Он встает и густо сплевывает в открытую дверь.

— С этого и надо было начать. — Он оглядывает меня. — Ты ведь пришел сюда не для того, чтобы со мной пререкаться — для этого я слишком стар.

— Хорошо, — говорю я, — перестань меня поучать и скажи, как пользоваться лекарством.

Он снова усаживается и прокашливается.

— Это несложно. Перед сном выпей побольше джина и хорошенько натрись мазью. Не изводи ее слишком много. Для начала намажь тонким слоем. И перед тем, как ложиться с женщиной, вотри туда же то же количество.

— Что? — вырывается у меня. — Ты хочешь, чтобы я пошел к женщине с такой вонью?

Он снова оглядывает меня, моргает, отворачивается и курит.

— Это твое дело, а не мое, — говорит он. — Это лекарство прекрасно вылечило немало людей, которые жаловались на то же, что ты, и, на мой взгляд, ты ничем от них не отличаешься. Если не хочешь остаться в дураках, ты должен верить в силу лекарства, а не предаваться тоске и глупым мечтам о благоухании. Кажется, у тебя должно бы хватить ума.

Он снова откашливается и снова сплевывает в дверь. Я молчу и смотрю то на него, то на пузырек.

— Но на твоем месте, — продолжает он, — я бы подождал, когда лекарство начнет действовать, и только тогда бы пошел к женщине.