Последний дубль Декстера

Как трудящийся я искренне за него порадовался, закрыл дверь и вернулся забрать Джекки. Интересно, подумал я, а мне не положен двойной оклад? Я вдруг понял, что мы ни разу не обсуждали стоимость моих услуг. Как бы завести разговор на эту тему, не выглядя при этом наемником? Нет, конечно, на самом-то деле я именно наемником и был – более того, теперь, когда Патрик упокоился в своей водной могиле, я фактически сделался наемным убийцей. Да, пока я еще не смотрел на это с такого ракурса… Мне показалось немыслимым, чтобы я убивал за деньги. Я убил Патрика с единственной целью – чтобы иметь возможность расслабиться хоть на несколько дней и наслаждаться жизнью компаньона звезды.

Разумеется, теперь это выглядело еще хуже: я прикончил кого-то ради гостиничного комфорта. Какая я ужасная, низменная тварь! Я задумался, ощущаю ли себя дешевкой или просто очерствевшим. И как низко я еще могу скатиться? Я и так безразличен к страданиям своих жертв, так что дальше вроде и падать некуда – если, конечно, считать это падением.

Не думаю, чтобы я изменился… но, с другой стороны, если ты меняешься к худшему, ты всегда узнаешь об этом последним. Возможно, я уже становлюсь монстром эгоизма и безразличия? И что дальше? Я отучусь пользоваться столовыми приборами? Или перестану ходить по ресторанам? Однако же за короткую дорогу от машины до дверей я так и не смог предсказать, как буду вести себя в новых обстоятельствах, поэтому решил вообще на этом не заморачиваться, а сосредоточиться на проблеме привлечения внимания Джекки к вопросу о материальном вознаграждении Декстера.

Впрочем, к моменту, когда я препроводил Джекки на задний диван «Линкольна», я так и не придумал ничего дельного. Поэтому отложил до лучших времен и этот вопрос и просто наслаждался поездкой.

Мы ехали по городу в легком, субботнем транспортном потоке, думая каждый о своем. Несколько раз я ловил на себе взгляд Джекки с какой-то потаенной ухмылкой. Приятно, конечно, когда твой вид внушает людям веселье, но сам я особого удовольствия от этого не испытывал – тем более что не имел ни малейшего представления о причине веселья.

Съемочная группа и большая часть актеров рангом пониже проживали в центре, в «Хайатт-Ридженси». В это субботнее утро мы доехали туда быстро, всего за пятнадцать минут. Я снова вышел из машины первым и изобразил пантомиму бдительного стража, тщательно осмотрев ближайшие окрестности на предмет скрывающегося Патрика. И снова не заметил никаких его признаков, что, наверно, могло бы огорчить любителей зомби, вернулся к машине и подал Джекки руку.

Костюмерная расположилась в номере на двадцать четвертом этаже, и мы поднимались в кабине лифта с троицей бизнесменов в полной деловой выкладке: в серых костюмных парах и при кейсах-дипломатах, что казалось в это субботнее утро некоторым перебором. Ну, возможно, они возвращались с делового собрания в церкви. Двери кабины закрылись, и один из них с важным видом покосился в нашу сторону. Отвел было взгляд, но тут же снова на нам посмотрел.

– Ух ты, Джекки Форрест?! – восхитился он.

Остальные двое вздрогнули как от удара и тоже уставились на нас.

Джекки благосклонно улыбалась, исполняя то, что сама называла noblesse oblige. Я почти пожалел о том, что она не позволяет себе резкостей с поклонниками, поскольку мне пришлось долгую минуту удерживать дверь лифта, пока она ставила автограф на крышку кейса несмываемым маркером. Где-то вдалеке звенели сигналы, означавшие, что кому-то очень нужен наш лифт, и дверь толкала меня в бок так, словно ей самой не терпится ответить на эти звонки.

Однако рано или поздно все заканчивается. Джекки оторвалась от восторженной публики и вышла в коридор двадцать четвертого этажа, и пока двери закрывались, я услышал, как охотник за автографами возбужденно говорил другим: «Черт подери, что за потрясающая…» – тут дверь, к счастью, закрылась, оборвав его на середине фразы, и мы зашагали по коридору к номеру, в котором размещалась костюмерная.

Едва ступив в номер, я ощутил себя попавшим в разворошенный пчелиный улей. В центре этого улья рядом с примерочным манекеном стояла высокая дама неопределенного возраста. Перед ней неподвижным истуканом застыл Роберт в чудовищной гавайке, которую она как раз начала, одернув, застегивать. Вид Роберт при этом имел такой, будто боялся пошевелиться даже на долю дюйма, и я пригляделся к даме, желая понять, почему она внушает подобный ужас.

Волосы у нее были черные с прожилками седины (хотя, возможно, она сама их так выкрасила), а на лице красовались очки в массивной черной оправе со стразами. Еще на ее лице застыла гримаса вечного недовольства: губы плотно сжаты, глаза недобро сощурены, словно она по определению недовольна абсолютно всем, но твердо знает, как это исправить, так что ты об этом еще пожалеешь.