Последний единорог

— Ты дурак, — сказала ему Мамаша Фортуна. Потом обратилась ко второму: — А ты что скажешь, волшебник, провидец, тавматург? Что ты там зришь своим колдовским взглядом?

И она, вместе с человеком по имени Рух, захохотала со взревываниями и всхрапываниями, но их смех замер воздухе, когда она заметила, что высокий человек все еще неотрывно смотрит на единорога.

— Отвечай мне, жонглер? — рявкнула она, но высокий человек даже не повернул головы. За него это сделала сама старуха, ухватив его своей клешней за подбородок. Тот опустил глаза перед ее желтым взором.

— Лошадь, — пробормотал он. — Белую кобылу.

Мамаша Фортуна бросила на него долгий взгляд.

— Ты тоже дурак, чародей, — наконец, процедила она. — Но дурак хуже Руха и гораздо опасней. Тот лжет только из жадности, а ты лжешь из страха. Или это, может быть, доброта?

Человек ничего не ответил, и Мамаша Фортуна засмеялась сама.

— Ну, ладно, — сказала она. — Это белая кобыла. Я хочу взять ее в Карнавал. Девятая клетка как раз свободна.

— Мне понадобится веревка, — произнес Рух. Он собирался уже отойти, но старуха остановила его:

— Единственная веревка, которая сможет ее удержать, — это тот шнур, которым старые боги связывали волка Фенриса. Тот, что был сплетен из дыхания рыб, слюны птиц, женской бороды, мяуканья кота, жил медведя и еще одной штуки. Я помню, из какой — из корней гор. Поскольку у нас нет ни одного из этих элементов, и гномов, которые сплели бы для нас такую веревку, тоже нет, то придется обойтись тем, что есть. Железными решетками. Я сейчас наведу на нее сон. — И руки Мамаши Фортуны принялись плести ночной воздух, пока горло ее ворчало какие–то неприятные слова. Когда старуха закончила свои заклинания, вокруг единорога витал запах молнии.

— Теперь в клетку ее, — сказала старуха двоим. — Она проспит до рассвета, как бы вы ни шумели, если только вы по своей привычной глупости не начнете тыкать в нее руками. Разберите девятую клетку и снова постройте ее вокруг нее, но берегитесь! Рука, которая хотя бы просто скользнет по ее гриве, тотчас же превратится в ослиное копыто, чем она, без сомнения, и заслуживает быть. — Старуха снова с издевкой взглянула на высокого человека. — Тебе будет еще труднее проделывать свои трюки, чем сейчас, колдун, — произнесла она, хрипло сопя. — За работу. Ночи уже совсем немного осталось.

Лишь только она отошла за пределы слышимости и снова скользнула в тень своего фургона, словно и выходила–то всего–навсего, чтобы отметить, который час, человек по имени Рух сплюнул и с любопытством произнес:

— Вот интересно, чего это старая каракатица забеспокоилась. Какая разница, если мы возьмем и дотронемся до зверя?

Голос волшебника был так тих, что его почти не было слышно:

— Прикосновение человеческой руки пробудит ее от глубочайшего сна, пусть его хоть сам дьявол нашлет. А Мамаша Фортуна — не дьявол.

— Она бы хотела, чтоб мы ее им и считали, — хмыкнул темный человек. — Ослиные копыта! Пф–ф? — Но сам на всякий случай засунул руки поглубже в карманы. — С чего это чарам разрушаться? Всего–то старая белая кобыла…

Но волшебник уже шагал к последнему черному фургону.

— Быстрей давай, — крикнул он через плечо. — Скоро день настанет.

Весь остаток ночи они разбирали девятую клетку — решетки, пол и потолок, а потом снова собирали ее вокруг спящей. Рух уже дергал дверцу, удостовериться, крепко ли та заперта, когда серые деревья на востоке вскипели, и единорог открыла глаза. Два человека торопливо ускользнули прочь, но высокий волшебник оглянулся как раз вовремя, чтобы заметить, как единорог поднялась на ноги и окинула взором железные решетки. Ее голова поникла, как у старой белой кобылы.

II

Девять черных фургонов Полночного Карнавала при свете дня казались меньше и вовсе не такими опасными, как ночью, а, наоборот — неуклюжими и хрупкими, будто мертвые листья. Покровы с них были сняты, и теперь их украшали поникшие черные флаги, вырезанные из одеял, и короткие черные ленты, вздрагивавшие на ветру. Фургоны были странно расставлены по поросшему кустарником полю: треугольник из клеток был окружен пятиугольником, а в центре громоздился фургон Мамаши Фортуны. Только на этой клетке оставалось черное покрывало, скрывавшее то, что находилось внутри. Самой Мамаши Фортуны нигде не было видно.

Человек по имени Рух медленно водил разномастную толпу деревенских жителей от одной клетки к другой, давая угрюмые пояснения к животным, сидевшим внутри:

— Вот это вот мантикор. Голова человека, туловище льва, хвост скорпиона. Пойман в полночь, питается оборотнями для услаждения дыхания. Ночные существа при свете естества. Вот дракон. Время от времени выдыхает огонь — особенно на тех, кто в него тычет пальцем, мальчик. Его внутренности — сущий ад, но кожа так холодна, что обжигает. Дракон говорит на семнадцати языках — но плохо, и подвержен приступам подагры. Сатир. Леди, подальше, пожалста. Настоящий безобразник. Пойман при любопытных обстоятельствах, раскрываемых только джентльменам после окончания показа за отдельную плату. Ночные существа…