Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II

Но белый лебедь уже исчез за пеленой бледных облаков, и черный вымокший пиджак не обратился в крыло летучей мыши, а лишь своей неимоверной тяжестью придавил графа Заполье к земле, когда тот упал ничком на поваленный ствол дерева. Только ночная вода не отразила его, будто его и не было вовсе в этом подлунном мире. Лишь след лебединых крыльев еще долго колыхался в тлеющей ночи.

Глава 29 "Буэновское лекарство от любви"

— Я не знаю, как сказать отцу… — проговорил Дору, потупившись.

Сеньор Буэно застучал ладонью по столу.

— Хватит! Хватит мне тут шекспировских страстей! Вы — хорват, Дору. Наполовину, правда, румын, ка свою худшую половину… Это простительно профессору, потому что делать всякие глупости часть его профессии, если ее можно назвать таковой! По мне, так учительство — это состояние души, которой ваш отец его лишил… Хотя, я еще помню Эмиля живым, его лишила души война… Давайте, Дору, проваливайте отсюда.

— Где отец?

— Там, где вы его оставили две недели назад. У себя в башне… У себя, не у нее…

— Это башня уже не ее. Ее больше нет!

— Никогда и не было, — проворчал старик. — Будем так считать…

Дору начал медленно подниматься по лестнице. Ноги гудели — он отвык спать в чехле для сноубордов. Он глянул в конец коридора, выдохнул и пошел в детскую. Ива сидела в кресле-качалке и держала у рта Авилы бутылочку с молочной смесью. Вид у служанки был похоронный…

— Ну вот не надо… — бросил Дору и зашагал прочь.

Однако у кабинета снова замер в нерешительности. Он слышал, как за дверью трещит камин. Что отец может жечь на этот раз? Дору постучал три раза.

— С каких пор ты стучишь?

Голос прежний. Как до побега Валентины. Нет, как до ее появления в замке!

Дору распахнул дверь. Огонь отбрасывал адский отсвет на бледное лицо хозяина кабинета, склонившегося над столом в три погибели. Граф отковыривал ногтем с головы марионетки резиновый клей — медленно, миллиметр за миллиметром, так осторожно, что когда рыжие волосы упали на стол, на основе головы не было заметно ни единого повреждения.

— Рapá, что вы делаете? — спросил Дору шепотом.

— Не видишь, разве?

На столе стоял открытый тюбик с грунтовкой, и граф принялся толстой кистью беспощадно замазывать роспись лица. Затем поднялся из кресла, подошел к пылающему камину и присел подле огня с куклой в руке, чтобы быстрее подсушить грунт и, вернувшись за стол, начал придавать кукле знакомые черты.

— Работать с акриловыми красками одно удовольствие! — улыбнулся граф, и Дору рухнул на диван.

Его отец дул на бумажное лицо, и лед его дыхания сковывал краски быстрее, чем просушило б их тепло. В длинных пальцах сменялись кисти разных размеров, а разноцветные тюбики перемещались по столу в вихре танца. И вот, в очередной раз подув на лицо куклы, граф набрал на тонкую заостренную кисть немного белил и поставил крошечную точку на сером стеклышке, которым заменил зеленую бусину зрачка: теперь глаза куклы заблестели, но не мертвым ледяным блеском, а живым страстным огнем.

— Похожа? — повернул он куклу к сыну, и тот кивнул. — Нет, лучше… Что ты хотел?

— Мы не нашли никаких ее следов, — начал Дору медленно и тихо. — Мы были на старой квартире, в клубе, у родственников, даже на той злополучной крыше. Мы просматривали все блоги — ну не могли ее не заметить. Но она как в воду канула…

— Может, так оно и есть… С чего ты решил, что она помчалась в Петербург? Не это было ее последними словами. Последними было — если сможешь. Я не смог. С чего ты решил, что ты сможешь? Да мне и без разницы. Иди отдыхай. Мне жаль, что я не смог удержать вас с Эмилем дома. Но теперь все кончено — уплыла так уплыла, улетела так улетела. Вильи не умеют любить. Я это знал, но, как дурак, поверил. Уходи. Я хочу закончить марионетку…

— Но она закончена, — вставил Дору робко.

— Уйди, пожалуйста.

И Дору ушел. Граф не глядя протянул руку под стол и достал бутыль, щелкнул по ней ногтем, прислушался к эху и, отложив марионетку в сторону, взял с края стола кубок, чтобы наполнить почти до самых краев. Бутыль снова ушла под стол, а кубок хозяйски расположился в руках графа. Вампир откинулся на спинку кресла и принялся перекатывать ножку кубка между ладонями, не решаясь пригубить жидкости с терпким ароматом сливы и корицы.

— Ах, Мойзес, Мойзес, — покачал головой граф, не решив еще стоит ли злиться на ростовщика за заботу о хозяйском настроении. — Я вернул тебе все долги и брать ничего не собираюсь. Даже этот самогон…

Но все же кубок манил его, словно вместо мутной от корицы жидкости в нем пенилась свежая кровь. Граф пил короткими глотками, не морщась, словно лекарство, которое слишком противно, чтобы растягивать процедуру его поглощения. Вот он уже начал различать дно кубка. Жжение в груди сделалось невыносимым, и граф опустил кубок на дубовую столешницу, да с такой силой, что голова марионетки подпрыгнула, и теперь серые стекляшки глядели на графа с немым укором.