Последний год

— И я тоже считаю, что об индейском золоте знают только трое: Пинк, Шапрон и Живолуп.

— Пинка со счетов сбросьте, он охромел. Лежит, чай, в своей каюте, голую морду поглаживает и богохульствует. Шапрон, шематон питерский, тоже не в счет. Он без коврового саквояжа и юмористического журнала от дорожной скуки вояжировать не согласится. Кто же эти двое? Поглядите еще разок, что они делают?

Андрей не отрывал глаз от двух крошечных фигур. На половине спуска с горы два человека остановились, оглядываясь. Один из них поднял руку к глазам, и в руке этой блеснул солнечный зайчик. Андрей схватил Македона Ивановича за плечи и повалил на снег, за базальтовую скалу с высеченным крестом:

— У них бинокль! В нашу сторону смотрят.

— Будем теперь со смертью в пятнашки играть! — сказал капитан, лежа на снегу. — А нахальства у них хоть отбавляй! Их двое, и нас двое, а мы ведь не щенки беззубые.

— В драку они без крайней нужды не полезут. У них, я уверен, другой план. Только следить за нами. А в Канаде они предъявят приказ аляскинского губернатора и потребуют нашего ареста и выдачи американским властям, то есть тем, кто нас сейчас преследует.

— Видно, век нам бегать от мундиров, то от голубых, а теперь от красных! — вздохнул капитан. — Долго я еще на брюхе лежать буду?

Андрей осторожно выглянул из-за скалы. Двое людей спускались со склона, высоко поднимая увязающие в сугробах ноги. На одном из них он разглядел цветной кушак и алеутскую, похожую на женский капор, шапку.

— В одном Живолупа узнаю, — обернулся он к Македону Ивановичу.

— Это само собой. А второй?

— Второго не разберу.

Капитан сел, прикрытый скалой, и принялся набивать трубку. Раскурив ее, решительно поправил повязку на глазу и сказал зло:

— Я, ангелуша, не привычен загнанной лисой быть. Говорите, те двое в драку не полезут? А я хоть сейчас готов! Заляжем в хорошем местечке и встретим их пулями!

Андрей долго молчал. Унизительно бежать, не отбиваясь! От этой мысли горячо стало в глазах. Но в замшевой ладанке, висящей у него на груди, — оправдание всей его теперешней жизни, в ней все его человеческое достоинство и его честь. День, в который он вернет ладанку Красному Облаку, будет днем его победы над подлостью врагов.

— На успех нашей засады надежды немного, — медленно заговорил он. — Они ждут засады, их на это не поймаешь. С большой оглядкой, наверное, идут.

— Осторожный вы стали, ангелуша! Давно ли это с вами случилось?

Андрей закрыл глаза, чтобы не видеть насмешливого, чуть с издевочкой, лица капитана.

— Исход каждой схватки гадателен, — продолжал он все так же медленно, словно только для себя. — При исходе неудачном для нас мы потеряем не только наши жизни, мы потеряем и жизнь целого народа. Я же вместе с жизнью потеряю честь. Я должен вернуть индейцам карту их золотого клада. А потом я не прочь буду уничтожить этих крыс. Крыс надо уничтожать!

Македон Иванович ответил не сразу, и чувствовалось по его тону, что ему стыдно.

— Обидел я вас напрасно, старый дурень. Ваша правда, по-вашему и быть.

Андрей, улыбаясь, открыл глаза. Капитан глядел на небо.

— Снежку бы не мешало, наш след прикрыть. Они ведь в пятку нам идут, по-зрячему гонят!

Андрей снова выглянул из-за скалы. Потом поднялся, осматриваясь.

— Не видно их больше, — сказал он. — В распадок спустились.

— Тогда пойдемте. Надо нам оторваться от них, — поднялся и Македон Иванович. Он снова тоскливо посмотрел на небо. — Где же вы, снега белые, пушистые?

А снег не шел.

Каждое утро, просыпаясь, о, ни смотрели на небо. Снегу! Крупного, пушистого и чистого снегу, чтобы скрыл он «мертвой порошей» следы четырех человеческих ног и восьми собачьих лап! Но снег не шел. Македон Иванович грозил кулаком равнодушному небу и кричал сипло:

— Кидь падь, снежок! Где ты, чтоб черт тебя побрал!..

И снег повалил, наконец, когда он не был уж нужен, мягкий, пушистый, и за один час глубоким убродом покрыл их следы. Он повалил, когда они вышли из гор на высокий обрывистый берег Юкона. Сквозь дымку тихо и ровно падающего снега они увидели слегка холмистую бесконечную равнину. Это была уже Канада, ее Дальний Север, провинция Юкон.

Здесь, особенно около форта Селькирк, лежат на снегу тысячи различных следов, уходящих в любых направлениях. Они пойдут по одному из них и запутают неотвязную, как тень, погоню.

КРАСНЫЕ МУНДИРЫ НЕ ЛУЧШЕ ГОЛУБЫХ

Крутым берегом, заросшим густым ельником, они спустились на Юкон и пошли по его льду. День только начинался, и они рассчитывали к полудню увидеть форт Селькирк, где Македон Иванович лет двадцать назад был не один раз. Но старый капитан с каждым шагом становился беспокойнее. Наконец он остановился, растерянно оглядывая и реку и правый равнинный ее берег.

— Следов не вижу, — сказал он смущенно. — Прежде, помню, за десятки верст до Селькирка и санные, и лыжные, и пешие следы начинались. Форт большой, оплот гудзонбайцев на Юконе. А теперь, глядите, пустыня!