Последний год жизни Пушкина

Тут же, по обыкновению, были и нелепейшие распоряжения. Народ обманули: сказали, что Пушкина будут отпевать в Исаакиевском соборе, — так было означено и на билетах, а между тем тело было из квартиры вынесено ночью, тайком, и поставлено в Конюшенной церкви. В университете получено строгое предписание, чтобы профессора не отлучались от своих кафедр и студенты присутствовали бы на лекциях. Я не удержался и выразил попечителю свое прискорбие по этому поводу. Русские не могут оплакивать своего согражданина, сделавшего им честь своим существованием! Иностранцы приходили поклониться поэту в гробу, а профессорам университета и русскому юношеству это воспрещено. Они тайком, как воры, должны были прокрадываться к нему.

Попечитель мне сказал, что студентам лучше не быть на похоронах: они могли бы собраться в корпорации, нести гроб Пушкина — могли бы «пересолить», как он выразился.

Греч получил строгий выговор от Бенкендорфа за слова, напечатанные в «Северной пчеле»: «Россия обязана Пушкину благодарностью за 22-летние заслуги его на поприще словесности».

Краевский, редактор «Литературных прибавлений к «Русскому инвалиду», тоже имел неприятности за несколько строк, напечатанных в похвалу поэту.

Я получил приказание вымарать совсем несколько таких же строк, назначавшихся для «Библиотеки для чтения».

И все это делалось среди всеобщего участия к умершему, среди всеобщего глубокого сожаления. Боялись — но чего?

Церемония кончилась в половине первого. Я поехал на лекцию. Но вместо очередной лекции я читал студентам о заслугах Пушкина. Будь что будет!

12. <…> Дня через три после отпевания Пушкина увезли тайком в его деревню. Жена моя возвращалась из Могилева и на одной станции неподалеку от Петербурга увидела простую телегу, на телеге солому, под соломой гроб, обернутый рогожею. Три жандарма суетились на почтовом дворе, хлопотали о том, чтобы скорее перепрячь курьерских лошадей и скакать дальше с гробом.

— Что это такое? — спросила моя жена у одного из находившихся здесь крестьян.

— А бог его знает что! Вишь, какой-то Пушкин убит — и его мчат на почтовых в рогоже и соломе, прости господи — как собаку.

Мера запрещения относительно того, чтобы о Пушкине ничего не писать, продолжается. Это очень волнует умы.

13[619]

В Главное казначейство.

Препровожденные при отношении Главного казначейства ко мне от 1-го текущего февраля за № 721-м на погребение двора его императорского величества камер-юнкера Александра Сергеевича Пушкина десять тысяч рублей ассигнациями получены мною. — О чем и имею честь уведомить казначейство оное.

Подписал:

Действительный статский советник Жуковский.

8 февраля 1837.

14[620]

Граф!

Я немедленно доложил его величеству просьбу г-жи Пушкиной, дозволить Данзасу проводить тело в его последнее жилище. Государь отвечал, что он сделал все, от него зависевшее, дозволив подсудимому Данзасу остаться до сегодняшней погребальной церемонии при теле его друга; что дальнейшее снисхождение было бы нарушением закона — и следовательно невозможно; но он прибавил, что Тургенев, давнишний друг покойного, ничем не занятый в настоящее время, может отдать этот последний долг Пушкину и что он уже поручил ему проводить тело.

Спеша передать вам это высочайшее решение, имею честь быть и пр.

Бенкендорф. (фр.)

А. X. Бенкендорф — Г. А. Строганову.

1 февраля 1837. Петербург.

15[621]

Граф,

В. А. Жуковский только что мне сообщил о письме, которое граф Бенкендорф прислал вашему сиятельству. С готовностью и глубокой благодарностью подчиняюсь воле его императорского величества, что одновременно доставляет мне случай отдать последний долг тому, кого мы так горячо оплакиваем. Я полностью отдаюсь, граф, в ваше распоряжение и прошу вас известить, когда я должен к вам явиться, чтобы узнать ваше окончательное решение в этом деле.

Примите, граф, уверение в моем глубоком уважении, с каковым имею честь быть вашим нижайшим и искреннейшим слугой Александром Тургеневым. (фр.)

А. И. Тургенев — Г. А. Строганову.

2 февраля 1837. Петербург.

16[622]

Государю угодно, чтобы тело — и я за ним выехал не позже как завтра, но в 10 часов вечера. Я сказал, что буду готов. Вяземский предлагает свой возок, но теперь тепло и я найму кибитку и возьму, вероятно, почтальона. Монастырь где-то под Псковом, но мне хочется заехать и во Псков, коего я не видал, и дней через шесть возвращусь сюда. Между тем приготовят мои рукописи.

Простите до возврата. Я сказал, что не приму ни казенных прогонов etc., ни от семейства. Не даром же любил меня Пушкин, особливо в последние дни его.

А. И. Тургенев — А. И. Нефедьевой.

2 февраля 1837. Из Петербурга в Москву.

17[623]

Милостивый государь

Алексей Никитич,