Последний грех

Я был бы настоящим слепцом, если бы не понял, как его использовать. Я ясно понял, что хочет от меня Христос, – чтобы я лечил свой народ любовью. Любя, только любя его, как родитель любит собственное дитя, я смогу спасти его. Но любовь к ребенку – это не только ладушки да пряники, если дети расшалились, их нужно отшлепать или напугать букой. Не ради жестокости, но чтобы уберечь их от большего зла, чтобы защитить их. Иногда, когда выбора нет, приходится самому стать букой. Никто не хочет пугать детей, но иногда это единственный способ уберечь их от погибели. Да, точно! Напугать их хорошенько! Ведь несчастные дети давно уже сами устали шалить, они сами ждут, когда придет отец и накажет их. Они не знают, что истинный Отец давно уже пришел, он стоит и смотрит на них. Он никогда не уходил по-настоящему, он все время был с ними, но они не видели его в слепоте своей! Они и сейчас не видят его! А это значит, должен прийти кто-то, кого они заметят! Тогда к ним придет бука!

Глава 32

В стенах полуразрушенного завода было темно, хоть глаз коли, хотя на улице солнце еще светило вовсю. Сверху, через прорехи выпавшего кирпича и через окна внутрь вливалось довольно много света, но на первом этаже этого не ощущалось совсем: свет просто сюда не добирался, растворяясь в сумраке метрах в трех над полом. Конечно, местный «пол» не походил на привычный – скорее, это был настил из битого кирпича, цемента и засохшего дерьма. При каждом шаге под подошвами что-то потрескивало, поскрипывало и временами, казалось, даже попискивало. Из-за этого молодой патрульный постоянно вздрагивал, ругал себя последними словами, но шел дальше, а в следующий раз снова вздрагивал.

Он уже не первый раз ходил сюда со своим напарником. Ну, что поделать, если им такой район выделили? Заброшек везде по городу хватало, так что жаловаться было не на что. Но тут был свой нюанс. Славе Горяеву было всего двадцать, он только-только пришел в милицию и привыкнуть к местным нравам еще не успел. А вот его напарник – сержант Федор Петрович Петров, юморист всея отделения – так активно взялся учить «молодняк» уму-разуму, что Славе первое время после каждого дежурства кошмары снились. Сейчас-то уже отпустило слегка, только дерганье от неожиданных звуков осталось, но полезную науку напарника он запомнил лучше устава и Уголовного кодекса.

Поэтому и шел он сейчас по пустынным цехам заброшенного завода, как полицейский из голливудского боевика – держа на вытянутых скрещенных руках фонарь и табельный пистолет. Временами молодой милиционер еще и резко разворачивался из стороны в сторону, будто выцеливая нарушителя. Такая игра делала местную жуть не такой реальной, а заодно позволяла скрасить скуку от непрерывного монолога Федора Петровича. А тот не затыкался вообще никогда – вселенская мудрость лилась на Горяева нескончаемым потоком.

– Да, кукушка бо-бо, – вещал Петров, откусывая очередной кусок от большущего пирога. У немолодого уже сержанта все было большое: не только пирог, но и колышущееся пузо, и рот, и задница. Оставалось только диву даваться, как он квалификационные нормативы сдает. Хотя, скорее всего, больших пирожков хватало и на приемную комиссию, так что тут и удивляться нечему. Федор Петрович умел с комфортом устроиться в любой ситуации. И патруль по заброшенному заводу был тому наглядным примером.

Слава чувствовал себя не в своей тарелке, а Петров получал удовольствие от процесса по полной программе. Единственный минус, видимо, состоял только в отголосках похмелья после вчерашнего, о чем, собственно, и была сегодняшняя лекция.