Последний Иггдрасиль

Мелисса занимается индейкой — потрошит ее, моет, готовит начинку. К нам ненадолго заглядывает пастор Рильке. Говорит, что решил все-таки провести ночную службу, хотя в нео-протестантских церквях принято служить уже в день Рождества. Но поскольку этот канун Рождества — первый, было бы неправильно ждать до завтра. Он уже обсудил эту тему с отцом Фардю, и тот признал, что это отличная идея — когда представители обеих ветвей христианства возблагодарят Господа вместе.

— Вряд ли стоит спрашивать, придете вы или нет, — говорит пастор Рильке. — Я просто хочу заранее оповестить мою паству о том, что служба состоится и наша маленькая церковь, наконец, наполнится людьми.

Сэнди спрашивает, ощутим ли мы Великую Волну Любви. Пастор, невысокий полный человечек с круглым лицом, широко улыбается.

— Думаю, Сэнди, да. Те из нас, кто чист сердцем, ощутят. А я уверен, что мы все такие — особенно дети, про которых Он сказал… ну, или еще скажет: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное»[12].

После ухода пастора Сэнди и Дрю опускают шторы в гостиной, включают проектор и начинают разучивать с экрана Рождественские гимны. Мелисса моет и вытирает миски, кастрюли и сковородки; потом принимается готовить печенье. Здесь, на планете Макмаллена, нет и намека на движение за права женщин и его невероятные достижения на Земле. Не то чтобы женщины колонии утратили свое достоинство — нет, ни в коем случае. Наступит день, и в нашем новом прекрасном мире откроется масса разных возможностей и для мужчин, и для женщин. Сейчас же колония больше похожа на первые поселения отцов-пилигримов в Новой Англии, чем на высокотехнологичные города, которые мы оставили позади. Так что женщины делают женскую работу, а мужчины — мужскую.

Мы садимся ужинать, но едим мало. У меня нет аппетита, дети едва дотрагиваются до еды, да и у Мелиссы почти все остается на тарелке. С самого прибытия на планету мы жили только ради этой ночи. Ожидание придавало нам сил в борьбе и преодолении. Не только нам, но и всем колонистам. Нельзя сказать, что мы фанатично религиозны и витаем в облаках. Нет, мы все, и протестанты, и католики — трезвомыслящие, рассудительные и практичные люди. Но, вместе тем, мы истинные христиане, и нас окрыляет мысль о том, что сегодня ночью родится наш Спаситель.

Сэнди помогает Мелиссе вымыть и убрать посуду. Потом мы все надеваем нашу лучшую одежду. Лучшую по местным понятиям; люди Земли, поглядев на нас, решили бы, что мы типичные крестьяне. Но ни меня, ни Мелиссу это бы не обидело. Мы ведь теперь и в самом деле крестьяне.

Ночное небо усыпано звездами, сейчас они горят особенно ясно. Как чудесно было бы увидеть Вифлеемскую звезду! Но, конечно, это невозможно. То, что мы увидим — не настоящая звезда, а всего лишь сизигия Юпитера и Сатурна. Но Рождественская звезда все равно будет сиять в нашем небе, даже несмотря на то, что мы не увидим ее, и ее свет сольется с Великой Волной Любви.

На площади мы с Мелиссой и детьми присоединяемся к тем, кто уже пришел и сейчас стоит возле дерева. Гирлянды уже зажжены, их теплые огни озаряют темноту. Звезда на верхушке горит почти так же ярко, как та, чей свет, идущий с Востока, увидят на Земле волхвы. И это несмотря на то, что свет сизигии еще не коснулся нашего мира. Мария, Иосиф и пастухи, склонившись над колыбелью, смотрят на Младенца восхищенными взорами.

Пастор Рильке и отец Фардю (настолько же худой и высокий, насколько пастор короткий и толстенький) стоят возле яслей. Вместе с нами они начинают петь Рождественский гимн. Мы согреваем ночной воздух мелодией и словами, которые любим больше всего:

О малый город Вифлеем,
Ты спал спокойным сном,
Когда рождался вечный день
В безмолвии ночном.

Многие явно тронуты, у женщин на глазах слезы. Слезы радости и любви. В 22:15 отец Фардю начинает отсчет. Все затихло, слышен лишь его голос:

— Шесть… пять… четыре… три… два… один…

И внезапно все вокруг озаряется светом. Циник сказал бы, что это далекая вспышка молнии, хотя небо совершенно ясное, и ни намека на раскаты грома. Но среди нас нет циников.

Отец Фардю и пастор Рильке преклоняют колени, а следом за ними и все мы. Я чувствую, как меня омывает Волна Любви. Я люблю своих соседей и знаю, что они любят меня. Любовь выплескивается в атмосферу, вырастает до неба, я и чувствую единение с миром, в который мы пришли и назвали своим. Вокруг меня плачут мужчины и женщины. Слезы текут по моим щекам.

— Аллилуйя! — восклицает пастор Рильке.

— Он здесь! — воздымает руки отец Фардю.

— Он здесь! Он здесь! Он здесь! — вторит толпа.

Мы поднимаемся на ноги. Вдруг я замечаю, что на площади появились три гнутса. Вот они пробираются сквозь толпу к дереву. И замирают, уставившись вверх на звезду.

Мы все замолкаем.