Последний император. Жизнь и любовь Михаила Романова

Обеспокоенные друзья убеждали его уезжать немедленно, пока не поздно, но Михаил не обращал на их страхи внимания. А мог ли он действительно в тот момент куда-нибудь уехать? Княгиня Путятина считала, что – да, мог, вспоминая один любопытный случай, который увеличивал, по ее мнению, шансы великого князя на получение им убежища в Британии. Однажды к нему приехали два сотрудника Британского посольства, которые привезли два паспорта – для него и Наталии Сергеевны. Они предложили Михаилу укрыться вместе с женой на конспиративной квартире. Через несколько дней, убеждали они, с их помощью можно будет перебраться оттуда в Англию. Но великий князь отказался, сказав при этом, что он «верит в русских людей».

Известно, что хорошо продуманный план побега за границу предлагали великому князю Михаилу и представители тайной офицерской организации. Но он с достоинством ответил им:

– Я не хочу бежать из своей страны.

Наташа отправила телеграмму в Персию, великому князю Дмитрию, который к этому времени был членом Британской дипломатической миссии в Тегеране. Благодаря покровительству Британского посла сэра Чарльза Марлинга[249] он стал почетным офицером Британской армии. Дмитрий написал в дневнике, что был удивлен и обрадован этому посланию – такому учтивому и трогательному. Он решил, что дела в Гатчине, по-видимому, стали налаживаться. Но это не совсем так. В тот момент, когда Наташа отправляла телеграмму, все действительно складывалось неплохо. Но когда Дмитрий ее получил, обстоятельства стали намного хуже.

Помощь Керенского оружием большевикам – перед лицом наступающих на Петроград войск Корнилова, оказалась для него же гибельной. Он усмирил Корнилова, взяв его под арест, но потерял доверие остальных генералов. Керенский связался с экстремистами, и теперь должен был определиться в отношениях с ними. Возможность восстания большевиков с каждый днем становилась все более очевидной. Но теперь не было рядом ни Дикой дивизии, ни Крымова, ни Корнилова – никого, кто мог бы помочь его подавить. Окончательно Керенский понял, что остался в одиночестве, когда три дивизии казаков, которым он приказал защищать Петроград, отказались «оседлать своих лошадей». В самой же столице большая часть Петроградского гарнизона отказалась выполнять его приказы, и Керенскому пришлось направить для защиты Зимнего дворца лишь кадет и женский батальон.

Всерьез испугались большевистской угрозы и в Гатчине. Все разговоры велись только о возможном восстании. И вот 25 октября Петроград пал. Михаил Александрович сделал в дневнике запись: «Зимний захвачен большевиками… Совет республики разогнан большевиками, штаб Петроградского округа в их руках. На некоторых улицах стрельба. Весь гарнизон перешел на сторону большевиков… Керенский уехал на станцию Дно за подкреплением».

На следующий день он написал, что «вся власть в руках Военно-революционного Комитета. Все банки, министерства захвачены. Зимний дворец… защищали кадеты и женский батальон, много погибших. Весь кабинет министров арестован и находится в «Крестах». Словом, большевики одержали полную победу… но как долго она продлится?»

А Гатчина все еще была в руках войск, верных Временному правительству. В город вошли казаки, во дворце разместился с ближайшими помощниками измученный всем случившимся Керенский. Ему едва удалось ускользнуть из столицы, и теперь он надеялся на поддержку войск. Вот как описывает его поведение в книге «Страдные годы России» граф В. П. Зубов[250]: «27 октября Керенский вернулся в Гатчину в сопровождении кавалерийской дивизии, следовавшей за ним нехотя, лишь потому, что видела в нем единственного представителя порядка, и что надо было бороться с беспорядком. Я еще вижу Керенского, входящего с видом Наполеона, заложив руку за борт военной тужурки, в ворота Кухонного Карэ во главе высших офицеров. Я наблюдал эту сцену из окна бельэтажа. Он направился в квартиру коменданта. Я еще был должностным лицом состоявшего под его председательством правительства, и в качестве «хозяина» дворца сошел туда справиться о его желаниях. Когда я вошел, он только что начал играть партию на стоявшем там маленьком бильярде и встретил меня с кием в руке. Он попросил отвести комнаты для себя и «своей свиты». При этих словах я с трудом сохранил серьезный вид. Он, очевидно, страдал мегаломанией. В своих речах он часто представлял себя облеченным верховной властью, каким-то мистическим образом перешедшей на него от императора. Теперь, утопая, он еще говорил о «своей свите».

Михаил и Наташа ходили по улицам, чтобы лучше понять, что происходит, услышать последние новости. Им удалось узнать, что войска все еще поддерживали правительство, а немногим остававшимся здесь большевикам удалось ускользнуть. Это известие воодушевило Михаила, и он написал в дневнике, что большевики не чувствуют себя так уж хорошо.