Последний интегратор (СИ)

-- Вы ведь член Студенческой дружины, -- сказал ректор. -- Почему не носите нашивку?

-- Не успел пришить, -- соврал я. -- Завтра пришью.

-- Может быть, вы против Студенческой дружины? -- сказал ректор.

-- Не против, -- сказал я. -- Завтра пришью -- не оторвёте.

-- Вы остроумный человек, -- сказал ректор.

Он встал, подошёл ко мне и предложил садиться. Мы оба сели. Ректор взял в руки карандаш.

-- А чем вы занимаетесь, помимо учёбы? -- спросил ректор.

-- Помогаю музейщикам, -- сказал я. -- Копаю подземный ход в овраге за музеем.

-- А чем занимались до раскопок? -- сказал ректор.

-- Ходил в Луна-парк.

-- И девушка, конечно, есть?

Я не ответил.

-- И подраться вы тоже любите. -- Он обвёл карандашом моё лицо.

Я опять не ответил.

Ректор оглянулся на дверь, как будто боялся, что кто-нибудь войдёт.

-- А чем ещё? Есть у вас какое-то важное занятие?

Я молчал.

-- У вас есть важное занятие, -- утвердительно сказал ректор. -- Почему вы скрываете? В этом нет ничего постыдного. Вы работаете в Интеграционном комитете. Проводите там много времени, получаете жалованье. Хорошо знакомы с Александром Дмитриевичем Карапчевским.

Мне не понравилось, каким тоном он произнёс имя Карапчевского.

-- А разве работа в Инткоме -- это нарушение институтского устава? -- спросил я.

-- Конечно, не нарушение, -- сказал ректор. -- Я только приветствую ваше желание принять участие в интеграции. Наш город прославился на всю страну как площадка для интеграционного эксперимента. Но вот вопрос: насколько эта работа совместима с учёбой в Педагогическом институте? Совместима ли?

-- Я работаю только полдня. А полдня учусь.

-- А как же библиотека? Как же подготовка к семинарам, к экзаменам? Вы сами говорите, что на экзамене по латыни получили четвёрку. А если бы вы не работали в Интеграционном комитете, то что бы вы получили?

-- Тройку, -- сказал я.

Ректор засмеялся.

-- Вы остроумный человек. Я ценю в людях остроумие. Но чтобы добиться успеха в жизни, мало остроумия. Знаете, что нужно, чтобы добиться успеха в жизни? Знаете?

Он так наседал, что заставил меня ответить:

-- Не знаю.

-- Нужно выбрать себе правильное занятие, -- сказал ректор. -- Нужно выбрать одну-единственную дорогу и идти по ней, не сворачивая. У меня в молодости тоже был выбор: остаться на заводе или идти в науку. Я выбрал науку и не жалею о выборе. А если бы вам предложили выбрать одну-единственную дорогу, что бы вы выбрали? Учёбу в Педагогическом институте или интеграцию?

Так вот на что ты намекаешь, подумал я. И как я сразу не догадался? Ещё один диффер!

-- Я вас не заставляю, -- сказал ректор. -- Не имею права вас заставлять. Но поверьте опытному педагогу, что продолжение работы в Интеграционном комитете -- или где-то ещё -- только отвлечёт вас от учёбы. Вы перешли на третий курс, а это самый сложный курс. Спросите у старших товарищей. Многие срываются, бросают учёбу. Зачастую это происходит из-за посторонних занятий.

-- А как же Студенческая дружина? -- спросил я. -- Она не будет меня отвлекать?

-- Это только на время каникул, -- сказал ректор. -- Можете считать, что это наш эксперимент. Надеюсь, вам всё понятно?

Мне всё было понятно. Мне было понятно, что если видишь небольшого начальника, который сидит за Т-образным столом перед портретом большого начальника, то знай: этот человек -- диффер. Не нужно с ним разговаривать. Не нужно ни о чём его просить. Не нужно ни в чём его убеждать.

* * *

Солнце не показывалось после той грозы над Островами. На улице было серо из-за низких туч. От осеннего дождика при сильном ветре костенели пальцы на руках. Этот летний холод был хуже любого мороза. Но Гуровский свитер под курткой обволакивал моё тело приятным теплом.

Дверь в комитет была заперта и опечатана полицией. Окно рядом было полностью выбито и закрыто упавшим шкафом. Вокруг крыльца валялись насквозь промокшие папки и отдельные бумаги. Я заметил папку "О-ва (II)". Она была пустая. Когда-то в ней хранились карты Островов. Значит, опять было нападение. От ненависти я перестал чувствовать дождинки, которые текли по лицу. Или это были не дождинки, а слёзы?

Я пошёл в префектуру к Никите Максимовичу. Никмак разговаривал с какими-то людьми в мокрых плащах. Когда он увидел меня, то быстро с ними распрощался. Я спросил, что произошло в комитете.

-- Полный разгром, -- сказал Никмак. -- Полнейший.

-- А что с Александром Дмитриевичем?

-- В комитете никого не было. Вандалы вломились, всё разрушили, всё, как бы это мягче выразиться, обгадили и удалились.

-- А комитетский архив?

-- Ничего не уцелело. Порвано, сожжено, выброшено под дождь, украдено. Приезжал инспектор полиции. Он уже уверен, что это простое ограбление.

Мы сидели в кабинете Никмака и молчали. Вся работа Карапчевских по сбору архива, вся моя работа по приведению архива в порядок пошла к воронам. Взять бы этих вандалов за шкирки!..

Я вспомнил о поджигателе.

-- Его отпустили, -- сказал Никмак. -- Отсутствие улик, отсутствие свидетелей. Преступления вообще не было. Дорога и дома на Островах загорелись из-за молний.