Последний Иван на престоле. Рождение, жизнь и смерть под властью женщин

Да и не только Ксения распространяла мрачные прогнозы. С середины апреля на имя императрицы поступали анонимные сообщения о том, что должно произойти. На них Екатерина реагировала даже как-то раздраженно: «Всё это презрения достойно», и отдавала их Панину[198]. Последнее получила она 20 июня перед самым отъездом в Ригу. А мы помним же, что Мирович и Ушаков как раз за ориентир для свершения дела брали именно эту лифляндскую командировку императрицы. Значит, и в Шлиссельбурге было известно про поездку, и в Петербурге было известно о планах, которые были известны якобы лишь двум заговорщикам. Не пытался ли кто-то из них (возможно, и сам Мирович) остановить то, на что они по какой-то причине решились?

Но никакой деятельной реакции властей не последовало. Здесь можем предположить (лишь предположить) два варианта причины такой беспечности. То ли Екатерине действительно было столь безопасно осознавать, что Иван Антонович находится в глухих застенках на острове под надежной охраной, да и нет в стране уже таких сил, которые способны на столь масштабный бунт, а мелочь всякую уже пресекать научились. То ли императрица и сама знала, что произойдет в Шлиссельбурге, потому и не требовала никаких действий или проверок. Потому и уехала из Петербурга, чтобы даже физически дистанцироваться от того, что произойдет. Именно в Риге и настигло её сообщение о том, что нет больше в живых страдальца. Панин ей писал: «Важность злодейства, предпринятого и Божьим чудным промыслом на веки тем же самым пересеченного, усмотреть соизволите во всем пространстве». Она отвечала, что удивлена произошедшему в Шлиссельбурге. Одобряла исполнение инструкции и добавила, что допрос виновных должен происходить не публично, но и не скрытно[199]. Эти письма несомненно были теми следами, которые должны увидеть и современники, и потомки. Потому и искать в них подробных обсуждений произошедшего не стоит.

Каким был настоящий доклад о событии, какой была реакция, мы в точности знать не можем. Но что значило указание проводить допросы не публично, но и не скрытно? Екатерина понимала, что главным подозреваемым в общественном мнении является она сама. Скрыть произошедшее не получится – слишком высокая жертва у преступления, да и более двухсот человек уже было задействовано, шила в мешке не утаить. Поэтому нужно действовать не скрытно, но скурпулезно отбирать то, что будет явлено на суд народного мнения.

Такой удел любого правителя – если в период его пребывания у власти гибнет его политический оппонент, хоть от пули, хоть от молнии или простуды, – с того момента не отмыться в истории от тени подозрения. Вопрос о причастности Екатерины к убийству будет открытым всегда.

Ну и, конечно, сразу после случившегося появились слухи в Петербурге о смерти Ивана Антоновича. Задолго до озвучивания официальной версии властей. Только через месяц, 17 августа, вышел манифест Екатерины. Задачей этого документа было не сообщить новость о произошедшем, а ответить обществу и истории на все вопросы, расставить всё по местам.

Поэтому начала она с утверждения, что Иоанн Антонович, которого она зовет принцем, в виду того, что фактической коронации не произошло, был «незаконно во младенчестве определен ко Престолу». Интересно сообщено о свержении этого младенца: «Советом Божиим низложен навеки, а скипетр законно наследный получила Петра Великого дочь, наша вселюбезнейшая Тетка… Елизавета Петровна». Хорошее начало! Свергнут незаконный правитель, получается Божьим Промыслом, а уже законную власть получила «Тётка наша», вот и обоснование своей законности: не по мужу даже, а уже прямо по «Тётке». Про Петра Федоровича ни слова, словно его не было. Линия преемственности: Петр I, Елизавета, Екатерина II.

А далее в манифесте пассаж о «природном нашем человеколюбии», и первенстве мысли облегчить страдания принцу в «стесненной его от младенчества жизни». И вот здесь и понадобился тот визит Екатерины к Ивану, о котором мы говорили ранее. Она сообщает свои впечатления об этом человеке: тягостное, почти невразумительное косноязычество, лишение разума и смысла человеческого. Сообщает, что не знал он ни людей, ни рассудка, не мог доброго от худого отличить, не мог книг читать, а «за едино блаженство себе почитал довольствоваться мыслями теми, в которые лишение смысла человеческого его приводило». По этой причине, утверждает императрица, и было наилучшим решением – оставить его в том же месте. Выводит она это свое заключение, как некое благо по отношению к Ивану, основанное исключительно на заботе о нем.

Какого разного мы видим Ивана Антоновича в начале года глазами тех, кто посещал его с Петром Федоровичем, и теперь глазами Екатерины. Наблюдения императрицы отличаются даже от донесений о его состоянии и пребывании, которые получали монархи в разное время.