Последний из Двадцати (СИ)

На столе лежала давно утратившая краску деревянная ложка, в чашке — недоеденная похлёбка из чего-то с чем-то. Рун даже боялся предположить, что там было намешано.

В свой дом его звал староста — моложавый и пронырливый, будто ласка, разве что хвоста не хватало. По лицу несчастного крупными каплями бежал холодный пот, верный прежде голос дал слабину, а фальш улыбки и страх, поселившийся в глубине глаз, не укрылись от взгляда юного чародея.

Взвалив автоматона на плече, он не ответил и выбрал самую непримечательную хижину из всех домов. Хозяев — беззубого старика, будто никогда не знавшего о чистой воде и умывании в целом, и сопливого мальчишку он выгнал прочь — им обоим хватило лишь взгляда Последнего из Двадцати, чтобы всё стало ясно.

Ситр не солгал и вывел его на личного автоматона матриарха. Юный чародей явился в самый пик — скупавший хлам купец, нарядный и готовый продать хоть луну, хоть солнце, лишь бы деньги водились, просил за испорченного автоматона сотню ровн и ни монеткой больше. Крестьяне скорее смотрели на него, как на забавного чудака — кто ж отважится купить добро чародеев, да ещё и из разграбленного Шпиля? Это зная-то о том, кто кличет себя последним из Двадцати…

Купец то ли не знал, то ли не желал знать, но тотчас же признал свою ошибку, когда перед ним явился Рун.

С пухлых щёк сполз здоровый румянец, обратившись мертвецкой бледнотой. Зубы выбивали чечётку, подвязанный язык вдруг запутался, завязался узлом. В горле, будто комом, застряли оправдания. Руну было его почти жалко, когда он медленно, выбивая из него слово за словом, уменьшал до размеров мыши. Наверно, подумалось ему, можно было обойтись лишь этим — не стоило проявлять излишнюю жестокость и швырять бедолагу словно того и ждавшим кошкам.

Автоматон была сломана везде и всюду. Чародей пытался её запустить — но вместо внятного ответа она выдавала ему порцию механических фраз о сбоях — один краше другого.

Сейчас, слушая монотонный голос стальной девы, парень тёр взмокшие ладони о штаны и думал о том, что поторопился. Надо было принимать предложение старосты — быть может сейчас было бы не так противно.

Автоматон матриарха застыла с безвольным выражением на лице. Едва Рун попытался её включить, как сначала в глубине стеклянных глаз вспыхнуло синим, и лишь затем свет сменился на отчаянный красный.

Наверно, знай Рун о механических куклах чуть больше, чем то, что они лишь служки для исполнения мелкой и не заслуживающей внимания чародея работы, он бы присвистнул от удивления. С уст рукотворной девицы слетало одно сообщение о сбое за другим. Будто вредная, живущая вторую сотню лет старуха, она жаловалась едва ли не на всё, из чего была собрана. Рун потёр виски, чуя, как медленно, но верно к нему подползает чудовищная мигрень.

Сарказм жалил чародея беспощадно злой гадюкой, спрашивая, на что же конкретно и в самом деле он рассчитывал? Что нелюди, сотворившие подобное с Шпилем продадут хоть сколько-то рабочего автоматона? Или на то, что в деревушке на два десятка домов каким-то чудом окажется хоть кто-то, способный к ремонту этих застенных машин? У чудес, гоготал он, тоже есть предел.

У чудес есть предел.

Это было противно. Руну вспомнилось, как Кианор забавы ради и на спор предложил превратить автоматона матриарха в лягушку. Механическая кукла долго пялилась на мальчишку взглядом не живых глаз, пытаясь понять, чего же хочет от неё капризный ребёнок. Саффиритовая лазурь, тонким слоем нанесённая на внутренний металический каркас не давала ни одному из его плетений хоть на каплю приблизиться к задуманному.

Как и сейчас. Парень выдохнул — мир в который раз подсовывал ему нечто, с чем невозможно было справиться при помощи магии. Где-то внутри не уставал забавляться старый Мяхар — он, помнится, призывал Руна в первую очередь уметь делать хоть что-то при помощи рук, нежели творить одно лишь чародейство. Годы прошли, его наука в самом деле теперь уже не казалось такой скукой — мальчишкой он и помыслить не мог о том, что такое когда-нибудь случится.

За спиной скрипнуло. Рун, стиснув зубы, обернулся — скорее инстинктивно, чем из любопытства. Заклятье, как будто проглотившее дом спешило рассказать ему о незваном госте.

Гость был ровесником юному чародею. Плохо выбрит, не ладно сложен, и, скорее, напоминал какую-то изрядно вытянутую пародию на человека. Как будто, на самом деле, никогда им и не был.

От него пахло чародейством. Либо безрассудный смельчак, либо глупец, здраво оценил последний из Двадцати. Иначе, зачем явился сюда с молотком?

Память нехотя, но напомнила, что едва он предстал пред очами деревянных истуканов, слышал звонкий стон наковальни, а один из бегунков-разведчиков доносил до него жар раздуваемых мехов.

Непрошенный гость не крался, а был вальяжен, будто только что завалился к самому себе домой.

— Проблемы, паря? — голос у него оказался на редкость скрипучий, едва ли не старческий. Он оживился ещё больше, стоило ему едва посмотреть на автоматона.