Последний хартрум

Вместо кисти сгодился смоченный водой кусок ткани, некогда служивший повязкой. Флори медленно наносила слой за слоем, вбивая в кожу коричневую краску, выходила за пределы шрама, чтобы отвлечь внимание от щеки с клеймом. Так родимое пятно выглядело менее подозрительно, но весьма жутко, чтобы к нему не приглядываться.

Каждый раз, когда пропитанная краской ткань касалась ее лица, лютина морщилась, за что получала замечание. Стараясь отвлечь ее разговором, Флори предложила познакомиться. Нужно ведь как-то обращаться друг к другу, хотя бы из вежливости.

– Фран, – представилась лютина и тут же добавила: – Мое имя значит «свобода». Вот умора, правда?

Засмеявшись, она дернула головой, и на ее переносице появился лишний мазок краски. Пока Флори стирала его, лютина спросила:

– Зачем ты помогаешь мне, Флориана?

Она произнесла имя медленно и выразительно, намекая на количество букв. Лютина не могла поверить, что длинноименные (то есть люди обеспеченные) не утратили способность сострадать таким, как она. Отвечать на вопрос Флори не хотела: корни истины проросли глубоко в сердце, переплелись и спутались. Многое пришлось бы объяснять, выворачивая наизнанку чувства.

– Давно мечтала притвориться шпионкой, преступницей и… как ты там меня называла?

– Дум. На местном диалекте это обычное ругательство. Что-то вроде «глупая».

– Тупица, – исправила Флори, и лютина смутилась.

Местные жители использовали это ругательство по поводу и без. Все у них было «дум»: медлительный контролер на пароме, пассажир с собакой и само лающее создание, холодный ветер, городские власти, собеседник, высказывающий другое мнение. Флори слышала это слово уже сотню раз по пути в Марбр и в самом городе. От компании рабочих на станции только и звучало, что «дум-дум-дум». Вспомнив о поездке, она поторопила себя: не хотелось опоздать на омнибус, провозившись с беглой лютиной, да к тому же той, что в благодарность за спасение обзывается.

Закончив работу, она протянула Фран зеркальце, и та одобрила сделанное. Коричневое пятно закрыло клеймо на щеке, одним краем дотянулось до уха, а другим почти подобралось к переносице. Никто не будет искать под слоем краски контуры ключа, никто не заметит изящных черт лица, никто даже не подумает, что за всем этим прячется девушка, лютина, беглянка. Все едва задержат взгляд на безобразном родимом пятне. Так устроены люди: любуются красотой, с любопытством рассматривают странности и отворачиваются от того, что кажется им уродством. Они обратят внимание лишь на самое очевидное и броское.

– И куда пойдешь? – спросила Флори, отвлекшись на чемодан. Пришлось заново укладывать вещи, чтобы застегнуть замки. Ответа не последовало. – Имя себе придумай мужское, вдруг спросят…

Флори подняла голову, чтобы еще раз оценить, насколько удачной получилась маскировка. Взгляд уткнулся в глухую стену. Фран исчезла. Сбежала, даже не попрощавшись. Настоящая дум. Проворчав себе под нос марбровское ругательство, Флори щелкнула замками на чемодане и различила за спиной шаги. Обернувшись, она ожидала увидеть Фран, но вместо нее посреди улицы, зажатой высокими стенами, стоял Кормонд Тодд. В ответ на ее ужас его лощеное лицо смялось в злобную гримасу, которая сейчас оказалась еще страшнее, чем в смутных воспоминаниях.

С момента их последней встречи прошло несколько недель, а образ хриплого следящего, чьи руки так же грязны, как и его помыслы, стал забываться. И если раньше Флори думала, что страх внушает форма следящих, то теперь убедилась: Тодд выглядел пугающе сам по себе. Было в его облике что-то настораживающее, неправильное; в диком взгляде, кривизне рта и шраме, пересекавшем горло наискось. Недавно к следу от ножа Флори собственной рукой добавила еще один, когда загнала ему под кожу остроконечную пуговицу с его мундира.

– Кого я вижу! – прохрипел Тодд с кривой усмешкой и распростер руки, словно собирался ее обнять. Поймать, схватить.

– А я надеялась, что больше тебя не увижу. – Это было самое вежливое, что она могла ему ответить.

Флори судорожно огляделась вокруг, ища путь к отступлению. Бежать некуда: за спиной тупик, по обе стороны от нее вздымались глухие стены, а навстречу шагал ночной кошмар. Она сжала кулаки, до боли впившись ногтями в ладони.

– Я тебя еще на площади приметил. – Он говорил и медленно наступал, вынуждая пятиться от него. – У нас осталось незавершенное дело.

– Отец спас тебя и отпустил безнаказанным. Вот и сейчас уходи.

– Спас? – с презрительной каменной ухмылкой повторил Тодд. – Он отказался от меня, прогнал прочь, растоптал, унизил. И все из-за тебя, мелкая тварь.

На его висках вздулись вены, из груди вырвалось хриплое дыхание, отзвуком напоминающее рычание. Точно бешеный пес, сорвавшийся с поводка, он мог напасть в любой момент.