Последний король французов. Часть первая

Однако позиция на возвышенности Вальми, которую Келлерман предпочел высотам Жизокура, была превосходной позицией для человека, решившего победить или умереть; для армии, занявшей ее, всякое отступление стало невозможным; заметив это, пруссаки решили, что Келлерман совершил ошибку.

Однако они ошибались: он бросал им вызов.

На рассвете пруссаки атаковали авангард Келлермана, находившийся под командованием Депре де Красье, и после героического сопротивления французы были вынуждены отступить; однако подкрепление, вовремя посланное Келлерманом и позволившее прекратить отступление, восстановило положение дел на этом участке боя.

Упомянутая атака пруссаков привела в движение всю армию Келлермана, две линии которой расположились под прямым углом друг к другу: первая стояла перед Орбевалем, перпендикулярно дороге на Шалон, вторая — параллельно этой дороге и перпендикулярно первой линии, на возвышенности Вальми.

На плоскогорье, где эти линии сходились, Келлерман установил батарею из восемнадцати пушек и одновременно приказал герцогу Шартрскому заместить на этом посту генерала Штенгеля, а генерала Штенгеля послал занять высоты Иврона.

Исполняя полученный приказ, герцог Шартрский действовал со всей поспешностью, однако лишь около восьми часов утра сумел добраться до генерала Штенгеля. Издалека завидев герцога Шартрского, генерал Штенгель крикнул ему:

— Поторопитесь же! Поторопитесь! Я не могу оставить этот пост, пока вы не смените меня здесь, а между тем, — и он указал на высоты Иврона, — если я не приду туда раньше пруссаков, мы будет разбиты.

Все это происходило 20 сентября. Серое и холодное небо нависало над иссушенной землей, и густой туман мешал обеим армиям видеть друг друга, так что каждая из них могла лишь догадываться о намерениях противника; но, поскольку артиллерия продолжала стрелять по людским массам, нисколько не беспокоясь о ясности погоды, пушечные ядра все равно попадали в человеческую плоть. Нет ничего хуже для исполненной энтузиазма армии, какой была наша, чем встречать смерть, не зная, удастся ли отплатить за нее тем же. Внезапно вражеские снаряды попадают в два зарядных ящика, зарядные ящики взрываются, ездовых разносит на куски; ядро убивает лошадь генерала, он скатывается на землю, и все думают, что он убит.

Однако несколько минут спустя тревога, вызванная попаданием снаряда, улетучивается, и Келлерман, целый и невредимый, лишь немного оглушенный своим падением, садится на другую лошадь.

В этот момент туман начинает рассеиваться под еще горячими лучами сентябрьского солнца, и сквозь пелену, делающуюся все более прозрачной, становятся видны три прусские колонны, которые движутся на французов.

Келлерман вынимает из кармана часы: одиннадцать часов утра.

Он выстраивает свои войска в три колонны, как это сделал противник, и приказывает передать по всей линии: «Не стрелять, ждать и встретить врага в штыки!»

Враг приближался, суровый и грозный: это были ветераны Фридриха Великого; они преодолели промежуточную полосу и стали взбираться на возвышенность.

Тем временем открыла огонь артиллерия Дюмурье, нанося им удары с обоих флангов.

Пруссаки по-прежнему шли вперед.

Что же касается Келлермана и его солдат, то они представляли собой странное зрелище: генералы, офицеры и солдаты, в знак того, что вплоть до определенного момента они не будут пользоваться оружием, нацепили свои шляпы на концы ружей, шпаг или сабель.

Затем над всей этой армией воспарил оглушительный крик, словно гром пронесшийся над вражеским войском: «Да здравствует нация!»

Пруссаки по-прежнему шли вперед, но каждую минуту огонь артиллерии Дюмурье разрушал их строй.

Железная стена ждала их впереди, железный ураган обрушивался на них с флангов.

Тем не менее первые ряды пруссаков уже вплотную подошли к нашим позициям.

И вот тогда Келлерман, храбрый солдат, но посредственный военачальник, поистине вырос на десять локтей. В тот день в нем пребывал дух Франции: то был его звездный час.

— Вперед, ребята, момент настал, в штыки! — воскликнул он.

И тогда железная стена приходит в движение; герцог Шартрский бросается в атаку одним из первых. Пруссаки и французы сражаются врукопашную; внезапно прусская армия сгибается и переламывается посередине: это артиллерия Дюмурье перебила ей позвоночник.

Герцог Брауншвейгский видит, что атака провалилась, дает сигнал к отступлению, которое через четверть часа обратилось бы в беспорядочное бегство, и возвращает своих разгромленных солдат в лагерь.

Однако этот приказ об отступлении оскорбляет гордость короля Пруссии; он устремляется вперед во главе своих солдат, приказывает подать сигнал к атаке, направляет свою превосходную пехоту к французским позициям, идет в атаку лично, вместе со всем своим штабом приближается к ним на расстояние двух ружейных выстрелов, видит единодушие неприятельской армии, осознает бесполезность дальнейшей атаки и отступает, как это сделал герцог Брауншвейгский.

В тот день было выпущено сорок тысяч пушечных выстрелов; это много для той эпохи, когда Наполеон еще не приучил нас к артиллерийским сражениям.