Последний король французов. Часть первая

Гнев короля Пруссии при этом известии был ужасен. И, к великой радости эмигрантов, он дал приказ возобновить военные действия 29 сентября. 28-го числа герцог Брауншвейгский выпустил негодующий манифест, но все уже знали, что представляют собой манифесты герцога Брауншвейгского. 29-го пришли письма из Англии и Голландии: обе державы отказались вступать в направленную против Франции коалицию. 30-го стало известно, что Кюстин двинулся на Рейн. С границы Пруссии войска были полностью сняты. Возникли опасения за Кобленц и его крепость. Захватив Кобленц, Кюстин перерезал бы Фридриху Вильгельму путь к отступлению.

Тем временем Дюмурье послал Вестермана к Дантону. Дантон обладал в такого рода делах необычайной сообразительностью; он сознавал, какую выгоду будет иметь рожденная накануне Республика, ведя переговоры с Пруссией, даже если речь пойдет об отступлении, которое должно спасти Пруссию. А кроме того, возможно, эта уступчивость Дантона объяснялась его надеждой выторговать миллион для себя и миллион для Дюмурье, Вестермана и Фабра д'Эглантина. Дюмурье и Дантон были людьми, склонными к удовольствиям и любившими деньги, любившими их тем более, что нисколько не жаждали их копить. Дюмурье получил одновременно два письма. Одно — от совета министров: строгое, резкое, не допускающее возражений, письмо, рассчитанное на показ.

Другое — от Дантона, от одного Дантона.

Дантон никоим образом не отвергал мысль о переговорах и извещал Дюмурье, что якобинец Приёр из Марны и жирондисты Карра и Силлери отбыли из столицы, чтобы договариваться с ним и его величеством Фридрихом Вильгельмом.

Переговоры начались. К этому времени король Пруссии стал намного спокойнее; ему разъяснили, что втянули его в это отчаянное предприятие господа эмигранты, и весь свой гнев он обрушил на них.

И потому, когда его спросили, какие условия, касающиеся их, следует включить в договор, он ответил:

— Да никакие: я договариваюсь лишь в отношении себя, пусть они договариваются в отношении себя сами.

Оставались еще австрийцы, эти достойные союзники, которые, не сдвинувшись с места, отправили короля Пруссии на разгром у Вальми.

Дюмурье в разговоре с герцогом Брауншвейгским слегка коснулся этих вопросов.

— Ну и как же все это произойдет? — спросил Дюмурье, обращаясь к английскому герцогу.

— Да очень просто, — ответил герцог Брауншвейгский, — и у вас есть песенка на эту тему.

— Неужели?

— Да, вот такая:

Пора нам, свадебным гостям,
Всем расходиться по домам!

И мы все разойдемся, как свадебные гости.

— Хорошо, — промолвил Дюмурье, — но кто оплатит свадебные издержки?

— Ну, нас это не касается, — ответил герцог Брауншвейгский, подчищая перочинным ножиком ногти, — ведь не мы нападали первыми.

— Да, это сделали австрийцы, и, на самом деле, император должен уступить нам Нидерланды в качестве возмещения ущерба.

— Мы хотим мира, — произнес герцог Брауншвейгский, — а когда хочешь достигнуть цели, все средства хороши; мы ждем ваших полномочных представителей в Люксембурге.

Оставалась проблема Людовика XVI.

Как мы уже говорили, вопрос о короле более всего терзал бедного Фридриха Вильгельма.

К счастью для Фридриха Вильгельма, Дантон приберег для него возможность почетного отступления; мало-помалу прусского монарха подвели к необходимости заявить, что он оставил на произвол судьбы короля, но всеми силами хотел спасти человека.

Ему показали все постановления Коммуны, способные внушить мысль, что узник окружен заботой и вниманием. Дюмурье дал слово спасти жизнь Людовику XVI, и для Фридриха Вильгельма этого оказалось достаточно.

В итоге 29 сентября началось отступление прусской армии; пруссаки проделали всего лишь льё в первый день и столько же во второй: они не хотели, чтобы это выглядело как вынужденное бегство, и словно совершали прогулку.

Таким образом враг дошел до границы, но, как только граница осталась позади, он ускорил шаг.

Дюмурье дал слово спасти короля и намеревался сдержать свое слово.

Двенадцатого октября он приехал в Париж; предлог состоял в подготовке вместе с министерством к вторжению в Бельгию, а цель заключалась в том, чтобы на месте составить себе понятие о сложившемся положении. Он направился к г-же Ролан в здание министерства внутренних дел, куда она возвратилась, с великолепным букетом в руке подошел к ней и, попросив у нее прощения за историю с лагерем волонтеров под Парижем и королевским вето, легко этого прощения добился, после чего поинтересовался у г-жи Ролан, что в столице думают о нем, и узнал от нее, что его считают роялистом.

И действительно, все подозревали Дюмурье в желании сыграть роль Монка.

Во Франции всегда подозревали всех в желании сыграть эту роль: однако в 1792 году французский Монк звался Дюмурье, в 1802 году — Наполеоном Бонапартом, в 1831 году — Луи Филиппом, а в 1850 году — Шангарнье.

Все ожидали его речи в новом Собрании, все ожидали его клятвы Республике.

Он произнес речь, но уклонился от клятвы.

Причем он подступил к этой трудности с бо́льшим мужеством, чем все могли ожидать.