Последний король французов. Часть первая

— Я не буду приносить вам новых клятв, — заявил он депутатам. — Я делом покажу себя достойным командовать сынами свободы и охранять законы, которые суверенный народ провозгласит вашими устами.

Вечером он явился к якобинцам. Якобинцы были людьми сдержанными, дотошными, несговорчивыми. Это отступление, в ходе которого король Пруссии проделывал не более одного льё в день, настораживало их. Колло д'Эрбуа поднялся на трибуну, поздравил Дюмурье с победой, однако упрекнул его в том, что он выпроводил короля Пруссии чересчур учтиво.

Дантон в тот день председательствовал; положение у него было трудным, ибо он выпроваживал короля Пруссии точно в такой же степени, как это делал Дюмурье; Дантона заставили подняться на трибуну, поскольку его врагам было любопытно увидеть, как он выпутается их этого затруднительного положения.

Он поднялся на трибуну и сказал:

— Пусть победы над Австрией утешат нас в том, что мы не видим здесь прусского деспота.

Все в Париже испытывали в этот момент огромную потребность в согласии; вот почему Дантон пришел к якобинцам, вот почему Дантон председательствовал на заседании — Дантон, этот жесткий человек, обладавший речью язвительной, но не злобной, ибо у него, как у всех сильных натур, недоставало настоящей желчи. Поссорившись с Жирондой, он решил помириться с Жирондой в лице Ролана и его жены; вот почему, когда в Опере приготовили ложу министра внутренних дел, Ролана, для приема Дюмурье, Дантон, в ожидании Дюмурье и Ролана, усадил там свою жену и сестру; однако Дантон не взял в расчет щепетильность г-жи де Ролан; г-жа Ролан вошла в свою ложу, опираясь на руку Верньо, и, обнаружив там, по ее словам, двух женщин неприятного вида, отказалась туда войти.

Как видим, мадемуазель Манон Жанна Флипон, в замужестве Ролан, сделалась очень разборчивой.

Как мы уже говорили, одна из этих женщин была женой Дантона, другая — его сестрой.

Дантон обожал свою жену, очаровательную женщину с золотым сердцем, которая чуть было не умерла, захлебнувшись в сентябрьской крови, и в самом деле умерла пол года спустя.

Он был безумно оскорблен презрением со стороны г-жи Ролан.

Тальма взялся все уладить; он устроил в честь Дюмурье праздник, на который собралась вся Жиронда и часть первых якобинцев. Там были Шенье, Давид, Колло д'Эрбуа, Верньо — Жиронда, политику, искусство. Там были все очаровательные женщины, какие выступали в ту эпоху на театральной сцене, и среди них — добрая и прелестная мадемуазель Кандей, автор «Очаровательной фермерши», любовница Верньо.

Увы, если бы какой-нибудь прорицатель пришел в это блистательное собрание, где политические партии забыли о своей розни, чтобы воздать почести победителю при Вальми, и предсказал бы одним эшафот, другим — измену, а третьим — изгнание, какую пелену глубокой печали он набросил бы на этот праздник!

Однако пришел туда не прорицатель, а некто похуже.

Внезапно там появился Марат.

Он выглядел более уродливым, более грязным, более желтым по виду, более исхудалым, более исполненным желчи и угрозы, чем когда бы то ни было; он отыскал возможность раскрыть вред, который Дюмурье нанес участвовавшим в сентябрьской резне волонтерам, выгнав их из рядов своей армии, и пришел сюда, чтобы от имени якобинцев потребовать у него отчета в этой аристократической чувствительности.

Он направился к генералу, чтобы учинить ему допрос. Дюмурье поджидал его.

Возможно, лишь один он не побледнел, видя, как Марат пересекает разделявшее их пространство в десять шагов.

Когда они оказались лицом к лицу, генерал и трибун, воин и писатель, начал атаку солдат.

— Кто вы такой? — спросил он Марата.

— Я Жан Поль Марат, — ответил тот.

Исполненная смертельного презрения улыбка промелькнула на губах Дюмурье.

— Мне говорили, что вы некрасивы, но меня ввели в заблуждение: вы уродливы.

И, выплюнув ему эти слова в лицо, он повернулся к нему спиной.

Марат в ярости удалился и отправился скулить в Якобинский клуб.

Но, еще когда Марат только вошел в гостиную, Дюгазон схватил каминную лопатку и раскалил ее в огне, а теперь, когда тот удалился, взял горсть сахарной пудры, сжег ее на этой лопатке и, старательно пройдя по следам Друга народа, очистил воздух везде, где эта ядовитая гадина его отравила.

Двадцать третьего октября Дюмурье вернулся в Валансьен. Там он встретился с Бёрнонвилем и герцогом Шартрским. Герцогом Шартрским, вместе с которым ему предстояло пять месяцев спустя эмигрировать, и Бёрнонвилем, которого ему предстояло тогда же выдать врагу.

К этому моменту положение дел существенно изменилось, хотя со времени сражения при Вальми не прошло и двух месяцев; мы в свой черед перешли границу повсюду и завладели Пфальцем, Савойей и Ниццей.

Во Франции же, одновременно с этим, Республика, подобно Гераклу в колыбели, совершала свои грозные деяния, свидетельствующие о ее силе: она приняла указ о смертной казни эмигрантов, захваченных с оружием в руках; она упразднила орден Святого Людовика, на глазах у всего народа уничтожила корону и скипетр и затеяла судебный процесс над Людовиком XVI.