Последний король французов. Часть первая

Но позади Манюэля стояли монтаньяры, угрожавшие присоединиться к сделанному Бюзо предложению об изгнании, а бедный герцог Орлеанский очень дорожил возможностью оставаться во Франции, а главное, огромными поместьями, которыми он владел в ней. Борьба была долгой, ожесточенной, но в конечном счете он уступил.

Уступая, герцог полагал, что ему придется дать лишь согласие на привлечение короля к суду, которое от него требовали.

— В конце концов, — заявил он Камилю Демулену, — если я более и не волен дать самому себе отвод в качестве судьи, то я по-прежнему волен в своем голосовании.

Увы, нет! Бедный принц более не был волен ни в чем; как и в случае с Фаустом, злой дух простер над ним руку, и ему пришлось терпеть это до самого края своей роковой судьбы.

— О! — вскричал Манюэль, узнав об обязательстве, которое взял на себя принц. — Он не заметил подстроенной ему ловушки и попал в нее: сегодня судья, завтра палач, а послезавтра жертва!

Манюэль понял сложившуюся обстановку и правильно оценил все требования, какие она предъявляла; вскоре принца лишили даже права иметь личные убеждения судьи: голосование должно было быть открытым, и требовалось обесчестить герцога Орлеанского, вынудив его принять позорное решение, требовалось создать пропасть между ним и монархией и, чтобы эту пропасть никогда нельзя было засыпать доверху, требовалось для начала швырнуть туда его честь.

Член Конвента Куртуа, из мемуаров которого мы заимствуем все эти подробности, рассказывает, что в это самое время он получил приглашение прийти в Пале-Рояль; когда он явился туда, было восемь часов вечера.

Он застал герцога Орлеанского в его рабочем кабинете: охваченный сильным возбуждением, герцог был на ногах и ходил по комнате прерывистым и быстрым шагом.

После минутной ничего не значащей беседы он, казалось, сделал над собой усилие и, повернувшись к Куртуа, спросил его:

— Вот вы, человек разумный, сторонник умеренных взглядов, противник всякого рода крайностей, какую роль вы намерены играть в важнейшем деле, которым мы теперь заняты?

— Ваше положение, — ответил Куртуа, — совершенно исключительное и не может сообразовываться с мнением ни одного из нас.

— Ах, я прекрасно знаю это, но все равно, прошу вас, поставьте себя на мое место и дайте мне честный и ясный ответ.

— Ну что ж, — произнес Куртуа, — поскольку у вас нет теперь возможности воздержаться от голосования или дать себе отвод, на вашем месте я сделал бы по крайней мере все возможное, чтобы спасти жизнь королю.

— Да, — прошептал герцог Орлеанский, — да, это было бы одновременно самым разумным, самым гуманным и самым правильным с точки зрения политики, и именно это я и хотел сделать.

— Впрочем, — добавил Куртуа, — поверьте, многие депутаты примыкают к этой точке зрения.

Принц судорожно сжал Куртуа руку.

— А сами-то они уверены в себе?! — воскликнул он. — Не поддадутся ли они чужому влиянию, угрозам? Боюсь, что многие не пощадят жизнь короля, лишь бы спасти свою собственную жизнь.

В эту минуту дверь открылась и на пороге кабинета появились Дантон и Камиль Демулен.

Заметив Куртуа, Дантон явно смутился и направился прямо к нему.

— Я никак не ожидал застать тебя здесь, — промолвил он, — но предупреждаю: твои советы и советы Манюэля не ко времени, если действительно сегодня кто-то думает забрать слово, данное вчера.

Затем, подойдя к принцу, он произнес:

— Итак, что мы решили?

— Я не буду давать себе отвода, хотя с моей стороны было ошибкой брать на себя подобное обязательство; что же касается того, чтобы голосовать заодно с вами, — нет уж, увольте. Я уже ознакомил вас с моими доводами. Куртуа они теперь тоже известны, пусть он будет нашим судьей.

— Что ж, будем действовать, как адвокаты, посредством непринятия жалобы, — сказал Дантон. — Да-да, гражданин Эгалите, — ион сделал упор на этом слове, — то, что решено судом вчера, не может быть вновь поставлено под вопрос сегодня. Как говорится, судебное постановление в арбитре не нуждается. Вы дали нам слово, и мы на него рассчитываем.

Камиль Демулен, во время этого разговора хранивший молчание, подошел к собеседникам. Он очень любил герцога Орлеанского, который, со своей стороны, оказывал ему всякого рода милости. И теперь, заикаясь сильнее, чем всегда, он произнес, обращаясь к принцу:

— Пути назад уже нет, вы будете голосовать заодно с нами, и вот то, что предвосхитит все подозрения, все задние мысли в отношении искренности намерений, на которые возводят клевету.

И, взяв перо, Камиль Демулен написал:

«Думая исключительно о своем долге и пребывая в убеждении, что все те, кто посягнул или посягнет в будущем на верховную власть народа, заслуживают смерти, я голосую за казнь».

Дантон взял из рук Камиля бумагу, внимательно прочитал ее, словно взвешивая каждое из написанных слов, одобрительно кивнул и передал листок герцогу, который, несмотря на явно испытываемую им гадливость, взял его в знак согласия.