Последний мужчина

Страшной силы энергетический импульс рассёк худющее тело Акакия Талалаевича надвое. Зато он — сей вражий выстрел — сломался и не устоял перед силой духа мыслелоба.

Торс Фомкина раскроило посередине. Верхняя часть его откинулась назад, открывая внутренности бедняги: больную циррозную печень и малюсенький желудок, на одну треть заполненный УПСом — то, что не успел переварить организм после обеда. Останки хакера закачались, конвульсивно содрогаясь в агонии, и рухнули. Они покатились по скату крыши, сбили на краю кровли хиленькое ограждение и провалились в небытие.

Внешне получилось совсем негероическое, некрасивое самопожертвование. Меж тем, именно оно продлило жизнь Айсону на пару секунд. Мало того, оно вдохновило и оторопевшего, было, Тверизовского. Пока Рубби недоумённо вертел в руках лазерное оружие, не веря себе самому, что тщедушный мыслелобишко мог поступить столь героически, отставной олигарх с остервенелым и прощальным криком прыгнул на него, сбивая с ног.

— А-а-а!..Трах-тибидох! — заорал Борис Абрамович, прыгая на Рубби и впиваясь в того клопом-кровососом…

И старикашка-сквернослов, загромыхав по крыше вместе с монструозным коротышкой, тоже упал в пропасть, следуя участи горемыки Фомкина. В отличие от Фомкина Тверизовский не в состоянии был умереть молча: ему смерть была красна на миру. И финальная брань скрасила расставание и с Романом, и с Айсоном, и с этим противоречивым желанно-нежеланным миром. Ёк вашу так разэдак через коромысло!!! Чтоб вас перекосило и подбросило! Чтоб вам поотрывало и поотрезало! Она даже была по-своему прекрасна, эта его последняя хула. И даже…как будто…захотелось напоследок с уважением и по-мужски тиснуть длань этого непригожего лысого человека. Ведь славная смерть многое списывает…

Пара секунд, и на верхотуре остался один Айсон с разинутым, как у Фомкина, ртом.

6

…Допрос Юны длился более получаса. Она цепко и аргументировано подкрепила позицию Загорцева. В том числе и тем, что по памяти назвала номерные реквизиты жёсткого диска, изъятого Романом из системного блока компьютера Рубби. Душевное состояние зала и эксцессоров в данной точке процесса было подобно самочувствию уставшего альпиниста на горном перевале: дорога, что вперёд, что назад — одинаково трудна. Правда, за тем немаловажным различием, что восхождение изначально рассчитано на продвижение к истине.

Хитроумный главный этик исключительно тонко «просчитал» данный нюанс. Он осознал, что если не перехватит инициативу коварным манёвром, то фиаско стороны обвинения неизбежно. И интриган Бонз пустил в ход последнюю подлость.

— Вы, матрона Юна — воплощение таутиканской чести, — вкрадчиво проговорил он, предваряя очередной свой иезуитский вопрос. — Устраните же капли сомнения, поселившиеся в нас. Оступившийся Загорцев говорит, что он вас любит. Что ж, его право и, честно говоря, оно меня мало затрагивает. Иное дело — ваше отношение к нему. Каково оно?

— Я…, — запнулась Юна, — Я…

И затаившая дыхание планета Тау дала ей понять, сколь много зависит от неё.

— Я люблю мыслелоба Романа Загорцева! — отважно бросила она.

— Она его любит! — шокировано ахнула цивилизованная таутиканская публика.

— Она его любит! — поражённо затрещали в комментаторских кабинках корреспонденты, ведущие прямой репортаж из зала конгрессов.

— Она его любит! — сполз с кресла атрофированной массой дедуля-эксцессор.

— Слышите: она его любит! — торжествующим Кощеем Бессмертным захохотал Бонз.

— Да, я его люблю! — храбро повторила Юна.

— Мы это усвоили, — переждав шум, в угодливой залу ухмылке щерился главный этик, обрадованный произведённым эффектом. — Скажите, пожалуйста, сударыня Юна: любовь — это страсть? Любовь — это пристрастность?

— Да, любовь — это страсть, — подтвердила она. — Любовь — это пристрастность. Но она ни на йоту не влияет на мою правдивость.

— Ах, до чего же хочется верить! — сценически вскинул руки Бонз. — Ещё вопрос: какие у вас отношения, пардон, с уважаемым Вебом?

Председательствующий Люмо не успел снять эпатажный вопрос, поскольку его опередила Юна.

— Я отвечу, — с вызовом встряхнула чёлкой матрона. — И моя открытость оправдана тем, что о моём выборе уважаемый Веб узнал раньше всех и от меня. Хотя прежде мы с ним находились, как принято говорить, в особых отношениях.

— А-а-ах! — в прострации откинулись в креслах слушатели.

— Ва-а-ау! — возопили комментаторы.

— Й-йёх!..Блям-блям-блям…, — окончательно расползся аморфной лужей дедуля-заседатель.

— Беспристрастностью здесь и не пахнет! — ехидно осклабился Бонз, показывая крупные лошадиные зубы. — Ведь вы, уважаемая сударыня, предпочли мыслелоба, практически, всем нам. Почему?

Теперь даже Люмо не смог отказаться от удовлетворения всеобщего любопытства.