Последний мужчина Джоконды

— Месье итальянец, — рассмеялся сосед. — Риккардо Манцони из Чезенатико. Это между Равенной и Римини, область Эмилия–Романья. Слышал о таком месте?

— Нет, — растерянно пожал плечами Винченцо.

— Ну, как же так? Все итальянцы слышали о Чезенатико.

— А я Винченцо Перуджио из Деменци.

— М-да! Беру свои слова обратно, — рассмеялся Манцони. — Я тоже не слышал о Деменци. Это где?

— Провинция Комо, Ломбардия. Это почти на самой границе со Швейцарией.

— А! — воскликнул Риккардо. — Ломбардия! Зеленый край строптивых дев. Будем знакомы.

Он протянул руку и Перуджио поспешил ее пожать. Оба направились к лестнице. Где–то в дальнем конце коридора открылась дверь, и на весь этаж пролился женский смех.

— Значит, ты только сегодня приехал? — снова спросил Манцони, когда они уже вышли из здания.

— Да.

— А куда сейчас собрался? К знакомым, родственникам или просто погулять?

— Нет, — ответил Винченцо. — У меня нет в Париже никого знакомых. Я просто решил что–нибудь перекусить. Думал заглянуть в какую–нибудь лавку или кафе.

— Прекрасно! Я как раз направляюсь в одно заведение. Там можно неплохо поесть. И выпить. И еще… Ты сильно голоден? Если да, то возьмем извозчика. А так, можно и пешком. Тут недалеко. Пара кварталов.

— Лучше пешком. Если не далеко.

2

Они вышли на Итальянскую улицу и направились на север. Риккардо то и дело крутился, рассматривая попадавшихся на встречу девушек и делал вид, что совершенно не замечает мужчин, при этом почти не умолкал.

— Париж — город великолепных возможностей. Он прекрасен. Не настолько, конечно, чтобы соперничать с Римом, или Неаполем, или Флоренцией, но все же он прекрасен. Особенно весной. Женщины здесь милы и общительны и, что удивительно, хорошо пахнут. Ах, какие женщины весной в Париже, Винченцо! Кажется, что по бульварам передвигаются вазы с цветами. Тебе обязательно надо побывать на Елисейских полях, или в саду Тюильри, или на канале Сен–Мартен, или даже на Монпарнасе.

— Но сейчас же не весна, а лето. Июнь, — пожал плечами Перуджио.

— Не важно, — парировал Риккардо. — Женщины Парижа хороши круглый год. Вот смотри, какая красотка. Представляешь, они все здесь носят чулки. Это чтобы мы мужчины подольше мучились, раздевая их. Наивно, конечно, но такие здесь нравы. О! Погоди–ка! Ты краснеешь? Неужели ты еще ни разу… Мама мия! Ничего! В этом городе ты свое наверстаешь.

Они обогнули круглую как тарелка площадь Италии, на которой с десяток извозчиков устроил себе стоянку, и направились по улице Гобеленов. Винченцо с интересом рассматривал дома, читал на стенах таблички и вывески, запоминая названия улиц, бульваров и переулков. Глаз выхватывал названия магазинов, салонов, кафе, ателье и укладывал плотной стопочкой на полках памяти. Вот бакалейная лавка месье Кремо, о чем гласит рекламная вывеска над входом. Здесь шляпный салон «Клеопатра» мадам Жанны. А через улицу от них кафе «Межан», столики которого были выставлены на улицу, чтобы посетители могли наслаждаться ароматным кофе на свежем воздухе.

На перекрестке улицы Гобеленов и Банкирского переулка прямо напротив огромного старинного здания Мануфактуры Гобеленов[3], занимающего целый квартал, Винченцо вдруг увидел седовласого художника, что–то рисующего на мольберте.

Перуджио, забыв обо всем, побежал через улицу, чуть не угодив под экипаж.

— Эй! Винченцо! Куда ты? — только и успел крикнуть, увлекшийся рассказом о парижских женщинах Манцони, но его новый знакомый был уже на другой стороне улицы и стоял за спиной у незнакомого художника, разглядывая его творение.

На холсте незнакомца строилась улица Гобеленов, уходящая в перспективу туда, где сходились рю Монж и улица Клода Бернара. На улице стояла прекрасная солнечная погода, а на полотне еще незаконченной картины шел дождь, омывая черепичные крыши, стены домов и булыжную мостовую, расплескивая влажные блики и создавая ощущение чистоты и спокойствия. Художник оживил пейзаж, впустив на тротуары спешащих укрыться от непогоды людей в плащах и с пестрыми зонтами, словно они боялись вернуть себе невинность через омовение дождем.

Риккардо, наконец–то, дождавшись, пока проедет стайка велосипедистов, тоже присоединился к Перуджио и уставился на мольберт.

— Хм! — произнес он, будто оценивал картину в галерее перед покупкой.

Художник обернулся.

— Что, простите? — спросил он.

— Нет–нет, месье, ничего! — поспешил ответить Манцони по–французски. — Немного странно видеть, что у вас на картине идет дождь, когда на самом деле над Парижем ни облачка. А так все похоже. Очень даже похоже.

— О! — воскликнул художник. — Видите ли, месье, я стремлюсь запечатлеть не сам пейзаж, а отношение к нему. Я импрессионист.

— Импрессионист? — переспросил Риккардо. — Это как?

— Это новое течение в живописи, — вступил в разговор Винченцо.