Последний мужчина Джоконды

Перуджио, не спеша, разглядывая дома выпученными глазами, добрел до кафедрального собора Дуомо по виа Маззани и замер, как вкопанный, с открытым ртом. Такой удивительной красоты он в жизни не видел. Ну, разве что на картинках. Но ни одна картинка не передавала действительные масштабы готического сооружения, ни одно размытое изображение не могло передать величественность и энергетику здания, которое строилось и отделывалось шесть веков, и было вторым по величине христианским строением после Собора Святого Петра в Риме.

Потоптавшись на Плацца дель Дуомо, и, так и не решившись войти внутрь, Перуджио бездумно свернул на Сверо–Запад по виа Мерканти, а затем, перейдя Плацца Кордусио, медленно пошагал по виа Данте.

Земную жизнь пройдя до половины,
Я оказался в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.

Каков он был, о, как произнесу,

Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!..

Слова из Божественной Комедии сами всплыли в голове, как только он увидел на стене одного из домов вывеску с названием улицы.

Так горек он, что смерть едва ль не слаще.

Но, благо в нем обретши навсегда,
Скажу про все, что видел в этой чаще.

Не помню сам, как я вошел туда,

Настолько сон меня опутал ложью,
Когда я сбился с верного следа.

Но к холмному приблизившись подножью,

Которым замыкался этот дол,
Мне сжавший сердце ужасом и дрожью,

Я увидал, едва глаза возвел,

Что свет планеты, всюду путеводной,
Уже на плечи горные сошел.

Тогда вздохнула более свободной

И долгий страх превозмогла душа,
Измученная ночью безысходной.

И словно тот, кто, тяжело дыша,

На берег выйдя из пучины пенной,
Глядит назад, где волны бьют, страша,

Так и мой дух, бегущий и смятенный,

Вспять обернулся, озирая путь,
Всех уводящий к смерти предреченной.

Когда я телу дал передохнуть,

Я вверх пошел, и мне была опора
В стопе, давившей на земную грудь[2].

Услышанный однажды на уроке отрывок бессмертного произведения, прочтенный учителем сеньором Богетти, остался в памяти молодого человека навсегда.

Виа Данте привела Винченцо сначала на виа Бельтрами, а затем к великолепному и грозному, пугающему своей совершенной красотой Замку Сфорца. Высоченные неприступные стены цитадели, считавшейся когда–то одной из самых больших и несокрушимых в Европе, семидесятиметровая надвратная башня, спроектированная и надстроенная самим Антонио Аверулино по прозвищу Филарете, огромная и протяженная подковообразная площадь Плацца Кастелло, разбитая по приказу Наполеона Бонапарта в годы Цизальпинской республики. Кастелло Сфорцеско впечатлял.

Перуджио простоял перед замковыми вратами полтора часа, боясь пошевелиться, словно от его движения весь замок рухнет в считанные секунды, рассыпавшись в прах, а затем медленно поплелся обратно.

До вечера было еще совсем далеко, но Винченцо уже, словно послушный ученик, стоял перед входом в гостиницу «Пристань» и поджидал Фабрицио.

Милан поразил его. Слишком тяжеловесными казались дома, слишком широкими улицы, а небо через чур серым. Странное, непонятное чувство дискомфорта и тревоги вызывал этот город в душе у Перуджио. Восторг от созерцания Кафедрального Собора Дуомо и Кастелло Сфорцеско уже улетучился, растворился, как маленькое, случайно забредшее на июльское небо облачко в жаркий день. Не было какого–то трепета. Не было желания погрузиться в этот город и остаться здесь навсегда. Напротив. Появилось желание уехать отсюда, сбежать, спрятаться где–нибудь подальше от него.

То, что он находится в другом городе и далеко от родителей, совершенно не придавало его внутренним ощущениям радости. Чувство свободы, о котором толковал ему Фабрицио, совершенно не ощущалось и не кружило голову. Скорее, разочарование в этой самой свободе, что на поверку оказалась ограниченной, еще даже не успев раскрыться в полной мере. Интересно, Фабрицио именно это и имел в виду, говоря о Божьих законах, являющихся рамками для свободы?