Последний мужчина Джоконды

Мужчины дружно рассмеялись. Маленький Федерико восседающий на руках отца тоже заулыбался, хотя и не понял, по какому случаю веселье.

— Вы знаете, Сильвано, боюсь показаться навязчивым, но все же выскажу свою рекомендацию. Винченцо стоит отправить учиться в художественную школу. Есть прекрасные школы: Флоренция, Верона, Рим, Неаполь, Милан, Венеция. Я уж и не говорю, что талант вашего мальчика достоин быть представленным в академии художеств Парижа. К тому же он очень успешно овладевает французским языком. И чем дальше, тем лучше. Он трудолюбив, усидчив, любит геометрию, начертание. У него феноменальная память: ему достаточно один раз что–либо увидеть или прочесть, как он тут же все запоминает буква в букву. Как, например, отрывок из Божественной комедии Данте. Я лишь один раз прочитал его перед ребятами, а он спустя пару часов после занятий декламировал его дочке лавочника Тоцци. Если бы я сам не услышал это собственными ушами и не видел своими глазами, то ни за что не поверил бы.

Он поежился от пронизывающего ветра и натянул перчатки, которые до этого держал в руках.

— Поверьте, Сильвано. Если вы не дадите ему возможность учиться, вы его потеряете.

— О, Мадонна! — воскликнула Клаудиа и суетно закрестилась.

— Я имею в виду — потеряете его как личность, а не как человека.

Клаудия облегченно вздохнула.

— Видите ли, сеньор учитель, мы с радостью бы дали ему эту возможность, но мы не очень богаты. Наша семья, конечно, не настолько бедна, чтобы идти побираться, однако оплатить учебу в академии художеств, тем более, в Париже нам будет очень сложно.

— Я вас понимаю. Однако… Ну, ладно. Простите, мне пора. Всего вам доброго! И… Счастливого рождества.

4

Тучная фигура лавочника Тоцци нависала над письменным столом, стоявшим в углу его лавки так, словно оно было продолжением прилавка. На столешнице лежала раскрытая толстенная книга, страницы которой были исписаны цифрами и наименованиями товаров. Донато шевелил густыми кустистыми бровями, почесывал бакенбарды и что–то шептал себе под нос, словно рассказывал кому–то занудливую историю.

Сильвано Перуджио стянул с головы шляпу и принялся за осмотр товаров, что лежали на прилавке и на стеллажах, висели на стенах, стояли на полу, свисали с потолка.

— Привет, Донато! — Перуджио старший приветливо махнул рукой лавочнику.

— Привет, — ответил тот без особой радости в голосе.

— Процветаешь, я смотрю.

— С чего ты взял?

— Ну…, — растерялся Перуджио. — Так много товара выставлено, вот я и подумал…

— Неправильно подумал. Если товара много, значит, есть, чем торговать. Если есть, чем торговать, значит, продано мало. Если продано мало, значит, нет никакого процветания. Боюсь, с такой торговлей я всем семейством скоро по миру пойду. Пойду к кому–нибудь, наймусь в работники на ферму, коровам хвосты крутить. Возьмешь меня к себе?

Он вперил пронизывающий взгляд в Сильвано, да такой, что в пору шубу надевать от холода.

— Возьму, — не подав и вида, ответил Перуджио. — Мне нужны умные люди вроде тебя. Надо же кому–то осваивать новую технику. Слышал? Я паровую молотилку купил.

— Все слышали, — проворчал Тоцци. — Трудно не услышать. Когда ты ее запускаешь, люди думают, что на Сицилии Этна проснулась. А потом еще носишься с этим твоим выписанным из Милана механиком по деревне в поисках то веретенного масла, то лома, то еще черт знает чего, пугая коз и домашнюю птицу.

— Не запускаю, а завожу. Это механизм, а не воздушный змей. Заливаешь в котел воду, потом закидываешь в топку дрова или уголь, затем… В общем, завожу. Да, ты приходи — научу.

Сильвано подмигнул лавочнику.

— Научишь, значит? — вздохнул Донато. — Ладно. Тогда давай я тебя тоже кое–чему научу. Запомни, Сильвано, если твой сын еще раз подойдет к моей дочери, я его пристрелю. Мне не нужны фермеры в родственниках. Тем более, что она еще совсем маленькая. Пусть твой отпрыск и дальше ковыряется в земле.

— Ты хочешь сказать, что всеми уважаемая семья землевладельцев не достойна породниться с лавочником? — возмутился Перуджио. — Ты это хочешь сказать? Святые угодники! Вы послушайте, что он говорит. Да ты живешь, благодаря землевладельцам. Таким, как я и другим жителям Деменци.

— Землевладельцам? — зарычал Донато, размахивая руками. — Какой ты землевладелец? У тебя земли — с овечью какашку. Ваша семья еле–еле сводит концы с концами, а ты покупаешь свою паршивую паровую молотилку, хотя даже не знаешь, как это пишется.

Сильвано швырнул шляпу на пол, подскочил к лавочнику и схватил того за грудки.

— Может, мы и сводим еле–еле концы с концами, — проскрипел он зубами перед самым носом Тоцци. — Но мы не имеем долгов и не торгуем собственными детьми. Думаешь, я не знаю, что ты обещал руку своей старшей дочери какому–то там сынку какого–то там управляющего какого–то там банка, за то, что он предоставит тебе кредит? И это не смотря на то, что твоя дочь Рита, хоть и старшая, как ты сам говоришь, еще маленькая. Ей всего–то двенадцать лет. Это все знают.