Последний остров

Сыромятин понял Тунгусова: не надо людям сейчас праздника портить, но все равно он посуровел лицом, поднял стакан с белым вином и предложил самый короткий и всеобщий тост в те первые послевоенные дни:

– Ну, стало быть, с возвращением тебя, Иван Степанович. Давайте выпьем за Победу и за помин души погибших.

Мужчины выпили. Катерина только помочила губы. Сыромятиха заколебалась было, но вспомнила слова старика «за помин души» и с отчаянной решимостью пригубила из рюмки. Перекрестила тут же свой птичий нос и понюхала кусочек хлеба.

Во дворе появился Жултай Хватков в полной своей матросской форме. Он за руку поздоровался с Разгоновым-старшим. Остальным только головой кивнул. Принял от Катерины стакан, взял самый маленький груздочек и деловито спросил капитана:

– Подчистую, значит?

– Выходит, так оно, – ответил Иван.

– За Победу… – Жултай степенно выпил, заел груздком. – А я вот тоже повоевал маленько. И в госпитале повалялся. Думал, отца своего на фронте встречу, Ульджабая. Не подфартило. Вернулся с культей да медалью «За отвагу».

Он с надеждой посмотрел на Ивана и запечалился.

– Н-да… Коли молчите, значит, и вы отца моего не встречали. Да оно и немудрено. Вы, ежели судить по мундиру и отсутствию боевых наград, человек тыловой, сухопутный. А он у меня моряк. Жду вот со дня на день…

Грустно улыбнулся Иван словам Жултая насчет его «тыловой» биографии, но обиды не выказал. Только переглянулся с Тунгусовым да Ермаковым. А Жултая обнадежил:

– Скоро все вернутся, кто уцелел.

– Я так думаю, что мой уцелел, – воспрянул Жултай. – Ведь не может человек совсем без вести пропасть. Раз не убили, значит, живой. Вон, Семка одноглазый после третьей похоронки вернулся. Тоже моряк.

– Это который из Гренадер, што ли? – уточнила Сыромятиха.

– Ну. И даже на Зойке эмтээсовской женился. И мой сыщется. Хоть за тридевять земель упрятали его фашисты, а все равно сыщется.

Катерина отвела взгляд в сторону, спрятала глаза, полные слез. Полез за кисетом дед Сыромятин.

– На войне люди просто так не исчезают… – тихо произнес бывший разведчик Федор Ермаков.

Тунгусов скосил глаз на его грудь, похожую от множества орденов на иконостас, и кивнул головой в знак согласия, прикидывая в уме по этим орденам, сколько же «языков» приволок земляк его с чужой стороны и скольким семействам сообщалось в фатерланд о «пропавших без вести».

– Жултай, ты бери конфеты-то, – угощал приятеля Михаил. – И консервы попробуй. Это мясные. А это из настоящей морской рыбы.

– Ну, коли морская, отведаю малость.

– А настроение у тебя правильное, Жултай, – снова ободрил его Разгонов-старший. – Обязательно надо верить в возвращение. Без веры никак нельзя. Даже птицы к своим гнездам возвращаются, а люди и подавно.

– Спасибо на добром слове, Иван Степанович. Очень даже во всем согласен с вами. Буду ждать, – он съел кусочек рыбы, залпом выпил предложенный Михаилом чай и поднялся из-за стола. – Спасибо, Михаил Иванович, за чай. Пойду. Я ведь только на минуту забежал. С Победой поздравить и насчет отца справиться. Круглая земля-то, и люди ненароком встречаются на ней. Може, кто и видел Ульджабая…

Жултай за руку попрощался с Иваном, остальным кивнул головой и вышел со двора.

– Ждет горемычный… – всхлипнула Сыромятиха. – В первые же дни пропал Ульджабай, скворушка наш нечаевский, царствие ему небесное. И мать померла. Один теперь одинешенек матросик из корня своего остался.

Иван глянул на Федора.

– Как это без вести? Он же в твоем взводе был.

– Был… Он тогда первый и кинулся с гранатами под головной танк… Сгорая без остатка, потому и попал в списки без вести пропавших. Да не он один…

Катерина вытерла слезы, сказала мужу:

– У всех проезжих, кто с войны, про отца своего выспрашивает. Не обделила война село наше горюшком. Ни одной семьи не обделила…

– А кто еще, кроме Жултайки, из нечаевских вернулся? – спросил Иван у деда Якова.

– Костюху Анисимова днями поджидаем. Остальные перед тобой в полном составе: Федя и Парфен.

– И все?

– Все, Иван Степанович… Може, кто вот так же, как ты, обманет войну, подождем. А пока… все перед тобой.

– Как же это так, мужики, а? Парфен, нас же восемьдесят пять человек ушло в сорок первом…

Тесен стал ворот гимнастерки Тунгусову, шрам на щеке задергался, но ответил он твердо, тут уж скрывать нечего:

– Все полегли, Иван. Кто под Москвой, кто на Курском направлении… А до Берлина только ты и дошел.

Стакан хрустнул в сжатом кулаке Ивана. Белое вино разлилось по скатерти, окрашиваясь красными полосками из порезанных пальцев.

– Что же это за арифметика такая получается… – глаза его остановились и стали похожими на осколки раздавленного стакана, а лицо подернула мертвенная бледность.

– Отец, ты руку поранил, – испуганно вскочил Михаил. Он подошел к отцу, сказал озабоченно: – Давай-ка перевяжем…

– Гаврилов? Ты почему ходишь по земле, раз все мы убиты и захоронены на высоте?

– Ты чего это, отец? Какой же я Гаврилов? – Михаил беспомощно оглянулся на Ермакова.

Федор поднялся и шепнул Анисье:

– Унеси ребенка. И Юльку с Аленкой уведи. Быстро у меня. А сам шагнул к Ивану и, как клещами, сдавил его руку.