Последний остров

Аленка прижала к щекам ладони. Щеки горели. От радости, наверное, что день по-доброму начался, что голова сегодня не болит, что живут на земле вот такие хорошие люди, как Миша и Зоя-шофер. Уж очень понравилась ей Зоя, простая и необыкновенная. Волосы у нее красивые, и улыбается так, будто солнышко светит. Ни словом не обмолвилась с Аленкой, но как-то так посмотрела, что, кажется, теперь целую вечность они знакомы.

– Что она тебе подарила? – Аленка попыталась разжать Мишкин кулак.

Мишка показал – складной нож с двумя лезвиями, пилочкой и шилом.

– Красивый какой…

– А то! Классная вещица. Такой складень в нашем мужском деле на вес хлебушка.

Он испробовал ножи, большой и маленький, открыл шило и пилочку.

– Надо смастерить ей буксир. Негоже без него на такой машинешке. Я приглядел в одном месте сталистую проволоку. И крепкий, и легкий буксир получится. В пору для полуторки.

Мишка снял рубашку, завязал рукавами узел на вороте. Получился небольшой ситцевый кулек. В него ребята осторожно собрали драгоценную соль.

– Знаешь что? Давай сейчас зайдем к Егорке и прямо на базар, – вдруг решил Мишка. – Выменяем на соль чего-нибудь сладкого или тебе какую ни на есть обувку. А?

– Идем, – согласилась Аленка. – Я еще ни разу базара не видела.

Не только базара, она еще и Нечаевку-то путем не успела рассмотреть, ведь сегодня первый раз по-настоящему вышла со двора Разгоновых.

К базару ребята шли поскотиной мимо огородов. Аленка собирала цветы. Здесь цветок был сразу похож и на ромашку, и на медуницу, и на городскую гвоздику. Только цвет у него свой – нежно-голубой, почти небесный.

За старой деревенской церквушкой стояло несколько длинных, сколоченных из грубых досок столов. Все, что могла организовать для нечаевского базара Татьяна Солдаткина.

Однако людей собралось много.

Слышался русский и казахский говор. Мычали привязанные к телегам коровы. Блеяли овцы, пищали в корзинах цыплята. Чуть в сторонке держались наособинку и строили скучающий вид бродячие тощие псы.

Постороннему сразу бросилось бы в глаза отсутствие покупателей. Все хотели что-то продать или обменять.

По базару Мишка и Егорка шли степенно, Аленка же с превеликим любопытством.

Егорка сказал со знанием дела, прицениваясь к соли, которую нес Мишка:

– Пороху аль дроби на эту соль можно выменять столько, что на всю осеннюю охоту хватит.

– Ружейный провиант у меня есть, – ответил Мишка. – Начальство снабжает. Смотри – Микенька. Наш пострел везде поспел. И Жултайка. Вся гвардия.

Микентий разложил на столе самодельные прищепки и расхваливал свой товар несмелым голосом:

– А вот прищепки… Лучше казенных. В районе их нарасхват, да ехать лень… Отдам за яйца. Штука за штуку. А вот прищепки…

Бабка Сыромятиха выставила на продажу молоко и творог. С ней стояла за прилавком и Юлька. Егорка не утерпел, поддел подружку:

– Торгуешь?

– А тебе какая забота? Не ворованное чать.

– Ну-ну, тренируйся. Може, завмагом станешь.

У Анисьи Князевой пирожки с куриными потрохами. Она весело зазывала прохожих:

– Пирожки с мясом, мясо с пирожками! Три дня как с огня и все пар идет… – Заметила Аленку, поманила ее пальцем, подала самый румяный пирожок. – Отведай-ка наших, пока тепленькие. Все одно – покупателей нет.

– Спасибо.

– Кушай на здоровье.

Возле чабанской двуколки, в которую была запряжена низкорослая мохнатая лошаденка, шел непонятный торг. Ганс Нетке сначала наблюдал, как пожилой казах, раскуривая трубку, мучился с огнивом, высекая огонь. То ли трут отсырел, то ли камень кресалу не подчинялся, но искра получалась слабенькая, и трут не горел. И тогда Ганс достал из кармана зажигалку, протянул ее казаху. Тот недоверчиво посмотрел на пленного и покосился на его железное огниво. Курить, однако, шибко хотелось, и он взял зажигалку. Из принципа сначала прижег трут, раздул его хорошенько и уж потом от него раскурил трубку.

– Хороший машинка, быстрый. Сам придумал? – прищелкнул языком от удовольствия казах, протягивая зажигалку хозяину.

– Найн, найн! Забирайт себье, памят, – отстранил Ганс его руку. Казах удивленно вытаращил глаза. Такую машинку – и просто так, на память? Да еще от немца? Нет, просто так он не возьмет. Обменять может, на то здесь и базар. Он стал предлагать Гансу наполненный самосадом кисет, отороченный лисой вельветовый малахай, новый ременной кнут. Ганс отказывался от совершенно не нужных ему вещей. Да и казах ни в какую не хотел брать задаром такую диковину. А со стороны казалось, что они не могут сойтись в цене.

– А вот шкура, хороший бычий шкура, сапсем сырой. Можна подметки делат, можна бешбармак варит, – призывал покупателей широкоскулый одноглазый Базарбай. Одной рукой он теребил край шкуры, а другой, спрятанной в рукав, то и дело вытирал слезящуюся пустую глазницу.

Рядом развеселый Жултайка Хватков в неизменной штопаной-перештопаной тельняшке расхваливал рыбу на манер Базарбая:

– Продается свежий рыпка! Кому, кому свежий рыпка?! Мал-мал шевелится – два рубли, сапсем не шевелится – адин руп!