Последний остров

Под церковной стеной сидели два инвалида: молоденький белобрысый моряк с обожженным лицом, с повязкой на глазах, и усатый пожилой солдат с деревяшкой вместо ноги и рукой-протезом. Моряка звали Сергеем, солдата – Амантаем. Встретились они в тыловом госпитале под Курганом, и вот теперь вместе путь держали в родную деревню Гренадеры, что километрах в двенадцати от Нечаевки.

Сережа играл на трофейном перламутровом аккордеоне, который ему подарили еще в Ленинграде ребята с торпедного катера, его, Сережиного, катера под номером 23. Играл Сережа и тихо пел:

Спит деревушка, дремлет старушка,
Ждет, не дождется сынка.
Старой не спится, старые спицы
Тихо дрожат в руках.
Ветер соломой шуршит в трубе,
Тихо мурлыкает кот в избе.
Спи, успокойся, шалью укройся.
Сын твой вернется к тебе.

Песня заставила Аленку остановиться. Знакомые слова? Или знакомая мелодия? А может быть, что-то напомнило ей, что видела она предвесенней порой в блокадном Ленинграде?

Пел моряк. Слушала его Аленка. И почтальонка Анисья, и бабка Сыромятиха слушали. И даже Ганс с несговорчивым казахом, приостановив «торг», тоже слушали.

Аленка заметила Ганса и сразу вспомнила похоронную процессию на окраине Ленинграда. Она ее видела, когда их, детей, увозили в эвакуацию. Гроб, сколоченный из грубых досок, стоял на санях, которые волокла худая лошаденка. Следом шли три музыканта, раненые демобилизованные моряки. Один играл на медной трубе, другой растягивал мехи гармошки, а третий бил в большой барабан. Музыканты, наверное, не умели играть похоронный марш, потому и исполняли в замедленном темпе что-то другое. Аленка узнала мелодию той самой песни, которую пел сейчас моряк с повязкой на глазах:

Утречком ранним гостем нежданным
Сын твой вернется домой.
Валенки снимет, крепко обнимет,
Сядет за стол с тобой.
Будешь смотреть, не смыкая глаз,
Будешь качать головой не раз,
Тихо и сладко плакать украдкой,
Слушая сына рассказ…

Вспомнил и Ганс, зачем отпрашивался сегодня у коменданта лагеря, зачем пришел на базар и кого искал здесь. В его кармане лежал маленький оловянный солдатик, по которому, наверное, очень скучает эта грустная девочка.

Аленка и Ганс встретились взглядами. Ганс торопливо сунул казаху свою зажигалку и направился к Аленке.

– Битте, – и протянул ей солдатика.

– Мой солдатик… – Аленка испугалась. И обрадовалась, когда сжала солдатика в кулачке.

– Ганс имейт фатерланд тоже маленький сын Зигфрид. Зигфрид отшень любит игрушка…

В растерянности стояла она перед немцем – не знала, благодарить его или просто отвернуться, чтобы не видеть его зеленой формы, не видеть участливого, по-человечески доброго лица. А разве может, билось в сознании девочки, у этих людей быть такое доброе лицо и приветливые глаза?

Растерянность Аленки заметила Анисья Князева и набросилась на немца:

– Уходи с глаз, проклятущий! Видишь, дитя перепугалось тебя? Нагнали страху на людей, ироды. Житья от вас нету!

– Да не поймет он ни черта, – вступился Мишка Разгонов. – Слушай, как там тебя, давай наххаузе. Ферштейн?

– Я, я. Ихь ферштейн. Спасибо, – Ганс затравленно оглядел сельчан и торопливо пошел с базара.

Ребята остановились возле служивых. Мишка присел и спросил усатого солдата:

– Дядь, скоро война-то кончится?

– Как добьем… добьют там фрицев, так и войне конец. Мы-то с землячком уже отвоевались… – Амантай отстегнул протез руки, потом ослабил ремни на деревянной ноге. – Ноют, понимаешь, обрубки, шайтан их забери. Не привыкли еще в укороченном виде жить.

– Амантай, браток, ты не весь разбирайся. А то я сослепу-то не соберу тебя правильно.

– Дяденька, а чем вы торгуете? – поинтересовался Егорка.

– И отвоевались, и отторговались… Землячка нашего Базарбая поджидаем. Обещал за сто рублей до Гренадеров нас подбросить.

– За сто рублей? – удивился Мишка. – Вот шкура!

– Точно, – согласился моряк. – Кажется, шкуру он сейчас и продает. Только не ясно – свою или чужую.

– Пойдем-ка, Егорка, выясним, что там за шкура.

Подходя к телеге Базарбая, Егорка тут же выпалил ходячую поговорку:

– Ходя, соли надо?

– У, шайтан! Гуляй дальше! Такой молодой да красивый, а как дразнить обидным словом уже знаешь…

Пришлось Мишке улаживать отношения. Он стукнул дружка по затылку и почтительно обратился к Базарбаю:

– Аман, Базарбай-ага, не сердись на него. Он правду говорит. Вот, смотри, – и развязал ситцевый кулек.

– Вай-бой, какой хороший сол, – оживился одноглазый. – Где достал, дружка?

– Где достал, там уже нету.

Вразвалочку подошел Хватков.

– Михалко, бери ведро рыбы за две горсти соли.

– Стой, шайтан! Я первый, – заволновался вдруг Базарбай. – Дружка, что ты хочешь за свой красивый сол?

– Твоя шкура не нужна.