Последний остров

Последней в жизни оказалась эта схватка и для человека, и для зверя. Пасть волчицы сомкнулась на горле немца, а руки Фрица стиснули горло волчицы. И они оба утихли в последнем смертельном усилии.

Подбежал Егорка и с ходу в упор выстрелил волчице в левый бок.

– Ну зачем ты… – тихо сказал Мишка. – Они уже сами постарались друг для друга.

…На ту самую холщовую скатерть, на которой собирались обедать, уложили Фрица во дворе лесничества.

Смотрели молча и удивленно на поверженного вдруг человека, который еще полчаса назад хотел глянуть на охоту за диким зверем, а еще раньше прошел завоевателем почти по всей Европе. Там прошел, а здесь вот, за тысячи верст от войны, осечка случилась: лесной зверь поставил последнюю точку в биографии иноземца.

Похоронили военнопленного Фрица Топельберга на другой день к вечеру. Похоронили молча, без особой скорби, но по всем положенным в таком случае правилам. А когда уходили с нечаевского кладбища, комендант лагеря Федор Ермаков без командирской строгости укорил Сыромятина:

– Ты что это, дед Яков, березы на крест не нашел?

– Будет с него и осинового.

– Сгниет же за год.

– Будет с него и года.

Глава 14 Дикий лук

Коровы уходили в зыбкий недвижный туман, и каждая оставляла за собой коридор, словно лодка в ледяной осенней шуге.

Проводив Пеструху на поскотину, Мишка бежал обратно по этим туманным коридорам. Обильная утренняя роса обжигала босые пятки, и казалось, не дышал Мишка, а пил полной грудью упругий свежий воздух. В такие минуты ему чудилось море. Он никогда не видел моря, но оно ему грезилось явно – бесконечное до горизонта, с туманными коридорами, он чувствовал его свежее влажное дыхание. Втайне надеялся Мишка после войны съездить в Аленкин город и увидеть там самое настоящее море с кораблями, с морскими чайками, со всем, что еще неведомо ему, но именно это неведомое и щемило сладко грудь.

Когда Мишка не уходил с вечера в лесничество, а оставался ночевать дома, всегда раным-рано бегал на озеро умываться. Вот и сейчас он промахнул свой двор, спустился крутым и узким проулком к самой воде.

Подступал день, туманную роздымь уже сдвинуло к дальним камышам. На воде вздрагивало множество дорожек – это прожорливые гагары в предрассветные часы кормились на прибрежном мелководье обильной ряской. Дорожки на воде будут держаться до восхода солнца, как и коридоры в тумане.

Мишка присел на мостках, чтобы умыться. Вода оказалась теплой, теплее, чем роса на траве. Видимо, не успела остыть за короткий вздох между вечерней и утренней зорькой. Жаль, лодку свою он уже перевез на ручной тележке в лесничество, а то бы сейчас заплыть на середину озера, качнуться на носу лодки и ухнуть в чистую воду, нырнуть поглубже, где бьют ключи, и в испуге от ледяной и темной глубины выскочить к лодке, забраться в нее и послушать, как уходит с озера туман, послушать просыпающиеся голоса хутора Кудряшовского.

На высоком холме стоит хутор из семи подворий. Вон уже объявились из тумана тополя на хуторской улице и сами дома. Крайний к бору коммунаров – крестовый дом Антипова. Что-то затаился Антипов, глаз в деревню не кажет. Не замышляет ли со своими дружками из Гусиновки новой пакости?..

Вспомнив Антипова, Мишка почему-то не очень расстроился. Конечно, Антипов просто так не простит Мишке встречу на берегу озера, вот у этих мостков. И за лес, что не дал ему украсть, и за что-то еще, о чем Мишка мог только догадываться, будет мстить ему Антипов – уж он постарается придумать пакость наихудшую, мастер Антипов на лиходелье. Дед Яков не зря предупреждал Мишку быть поосмотрительнее, но главное – не забывать, что за лиходеем еще должок тайный имеется, надо докопаться до весенней истории с лосихой.

Первыми на хуторе проснулись двенадцатилетние братья Овчинниковы, Сережка с Алешкой. Их не видно в тумане, только слышно, как они переругиваются незлобиво, спускаясь с холма к воде. Сейчас сядут в лодку и погребут на середину проверять сети. Заядлые рыбаки эти двойняшки. И лесовички – утром и вечером на озере, а день-деньской в лесу, грибы да ягоду собирают. Вот их-то и надо поспрашивать, может, видели что или слышали ненароком о жарком из лосятины. Дотошные ребятишки-то, все должны знать о своем хуторе…

На обратном пути от озера Мишка зашел в свой огород, нащипал пучок луку-бутуну да выбрал с десяток огурцов. Все это с лепешками, что напекла мать, и будет их обедом на сенокосе.

И у соседей поднялись сегодня рано. Дятлом постукивал отбойный молоток в руках Якова Макаровича. Как всегда старик отбивал литовки всему околотку. Притворно хныкала спросонья Юлька. Ворчала на ленивую внучку неугомонная в серьезности своей бабка Сыромятиха:

– Эт чо деется, матушки мои родные?! На ходу спит, окаянная! Да хватит тебе дрыхнуть-то! Люди уж в поле собираются, а ты еще не токмо капусту не полила – глаза промыть не торопишься.

– Ну будет, будет, старая, – послышался басок деда Якова. – Вечером в огороде польетесь, эка беда. А теперича в поле собирайтесь, негоже от людей отставать.