Последний подарок Потемкина

– «Братья-физики, – сказал Бор, – у меня нет доказательств моей теории. Но я могу вам предложить три постулата. И, если вы примете их на веру, то у нас появляется надежда объяснить, хоть и небольшая, как же все-таки устроен атом и как ведут себя в нем капризные и независимые эти электроны». И все они, ученые-физики, привыкшие к доказательствам, и только к доказательствам, приняли постулаты Бора на веру. На веру! Выхода у них не было! И вы знаете, Сеня – сработало… Ведь не падают электроны-то на ядро, Сеня, не падают… Более того, они на самом деле даже и не вращаются в нашем понимании, они просто размазаны, как каша, вокруг ядра. И где слой каши толще, там и вероятность нахождения хитрющего электрона выше…

В этот момент трамвай тренькнул заливисто и тронулся, оставляя желтое здание музея Арктики слева. Алексей Алексеевич бросил на него последний, печальный, как показалось Сеньке, взгляд, сквозь круглые стекла очков и быстро перекрестил здание вослед. Двумя перстами…

Князь Алексей Алексеевич Ухтомский родился в родовом поместье в Ярославской губернии, в семье отставного военного. Ухтомские принадлежали к ростовской ветви Рюриковичей и служили веками, как им и было предписано по военной линии. Но иногда шли и по церковной стезе.

Оба брата, князья Ухтомские, окончили Кадетский корпус, а потом Московскую духовную академию, но потом пути их разошлись.

Старший – Александр, был известен как архиепископ Томский Андрей. После Февральской революции он вошел в состав Святейшего Синода. А после революции Октябрьской начал свой почти двадцатилетний путь по лагерям и ссылкам. В 1937 году расстрелян. За участие в создании Истинно-православной, или, как ее ещё называли, «катакомбной» церкви.

А младшего – Алексея – потянуло в науку. Тема его богословской диссертации была «Космологическое доказательство Бытия Божия». В ней выдвигается тезис о неограниченных возможностях человеческого разума и об уникальности каждой личности. В академии у Ухтомского возникла идея выявить естественнонаучные основы нравственного поведения людей и попытаться найти физиологические механизмы, с помощью которых складывается и развивается всё разнообразие человеческой личности. И он пошел в университет заниматься физиологией высшей нервной деятельности.

Но, невзирая на ученые звания и титулы, Алексей тоже был монахом. Монашеский постриг он принял тайно. Назвался именем Алипий. Был старостой и клириком Никольской единоверческой церкви в Петрограде. Той самой, где теперь располагался музей Арктики. Служил там в сане иеромонаха до самого ее закрытия в 1923 году. Но и после закрытия частенько приходил помолиться к зданию храма, построенному ещё при императоре Николае Первом…

– А научно обосновать всё это физики смогли, потому что поверили. Поверили в постулаты! Вот и получается, что без веры иной раз и ученым мужам не обойтись! – академик Ухтомский перевел дыхание и добавил ласково: – Надеюсь, я вас, Семён, хоть немного убедил в том, что глобальных противоречий между наукой и религией не существует?

Сенька молча кивнул, всё ещё переваривая рассказ о несуразном поведении электронов. И о вере…

– Вы, я вижу, весьма любознательный юноша и математику любите. Если надумаете наукой заниматься, приходите к нам в университет, на биофак, мы там в лаборатории электрофизиологии высшей нервной деятельности интереснейшими вещами занимаемся. В частности, математическими моделями поведенческих процессов. Думаю, вам понравится.

– Спасибо, – смущенно сказал Сенька, это предложение действительно понравилось ему гораздо больше, чем предложение уголовника Кости сработать из него человека…

– Но должен признаться, Алексей Алексеевич, что моя любовь к математике, ну, не совсем… Тут он замялся, подыскивая правильные слова.

– Не совсем взаимна, – весело подсказал Алексей Алексеевич, – да?

Сенька с облегчением кивнул головой.

– Я иногда не понимаю простейших вещей… Вот, например, совершенно не представляю себе предел функции, аргумент которой стремится к бесконечности, – понуро добавил он, – особенно про бесконечность… Что это – бесконечность? Ну, на простом, на человеческом языке…

– Какая прелесть! – всплеснул руками академик Ухтомский, – представляете, Сеня, – эта же проблема ужасно мучила и меня в университете.

– Помог мне и, пожалуй, изменил мое представление о физическом смысле бесконечности умнейший и наидушевнейший педагог – Наум Лазаревич Меламуд. Из крещеных евреев. Но это отношения к делу не имеет… Однажды, увидев меня в трансе, Наум Лазаревич вежливо осведомился о причине. И, услышав мои горестные причитания по поводу ну никак непонятного мне определения в учебнике Чебышева по «Математическому анализу», сказал: