Последний подарок Потемкина

«Если я выйду из трамвая прямо сейчас и вернусь домой, то почти наверняка умру от чахотки через недели три-четыре. Если же я выйду на следующей остановке и пойду направо по Литейному, то приду к Большому дому. Там ОГПУ-НКВД – наши бесстрашные советские чекисты-разведчики. Могу попроситься к ним и сказать: “Товарищи чекисты, мне всё равно умирать, так забросьте меня в тыл к врагу, я смогу принести пользу Родине!” Если поеду дальше, то через две остановки будет больница. Куйбышевская больница на Литейном. Бывшая Мариинская. Подарок императрицы Марии Фёдоровны к 100-летию города. Там точно есть туберкулезное отделение. Но и оттуда меня, скорее всего, тоже вынесут ногами вперед. Только на пару недель позже».

В этот момент трамвай тронулся, и Сенька машинально подумал: «Ну, вот, самый первый виток вероятностной судьбы я уже упустил и, как учила нойда, теперь на некоторое время замкнут в этом сценарии. То есть в этом трамвае, медленно везущем меня к другим возможным виткам. Ну, а если так, то я, пожалуй, выбираю ехать дальше…» И он опять прижался лбом к успокоительной прохладе стекла и приготовился ехать до конца. Туда, куда изначально и толкал его инстинкт выживания…

Первый раз он кашлянул кровью на следующий день после смерти Фиры.

Когда Сенька понял, что она уже не проснется, – он пошел искать дворничиху – тетю Асурат. И сторговался с ней за две картошины. Та увезла Фиру на саночках в неизвестном направлении. Когда Сенька провожал взглядом это «что-то» незначительных размеров, замотанное в белое, бывшее столько лет его мамой, горло само собой сжалось в каком-то полукашле, полувсхлипе. А когда он откашлялся в рукав, то случайно заметил немного свежей крови на темно-синей ткани ватника. Первая мысль была: «хорошо, что мама не расстроится…» Он тут же удивился всей абсурдности это мысли. И ее противоречивости.

«Чего ж тут хорошего? – была мысль вторая, – наверное, уж лучше бы была жива, хоть бы и расстроенная, так? И третья мысль вдогонку: – А что бы сказала об этом парадоксе нойда?»

Он вспоминал ее довольно часто. И ее, и Светлейшего. Чаще всего, когда было плохо. И это немного помогало. Особенно в последние дни жизни мамы.

Фира умирала тихо, никого не беспокоя. Только за день до смерти попросила жареной картошечки. – «Бульбочки», – как она ласково назвала картошку на языке своего детства. Сенька взял кусман хозяйки – брусок хозяйственного мыла – и побрел на Мальцевский рынок.

Мыло было последним напоминанием о сделке в магазине на Басковом переулке. Всё остальное было съедено и обменяно, чтобы просуществовать эти два месяца. Мыло и спички были весьма выгодными бартерными товарами. Ему удалось поменять спички на немного колотого сахара и пол-литра олифы, но мыло он хранил как заначку на черный день. Все его попытки извлечь крокодильную компоненту бывшей аллегории на тему «Вечное зло, пожирающее слабых мира сего» из-за батареи, провалились. Крокодил упорно не хотел покидать свое забатарейное логово. Сенька особо и не удивился бы, узнав, что зловредной рептилии с изумрудными глазами – творению великого французского ювелира, там, за батарей, так понравилось, что она теперь вовсе не горит желанием вступать в контакт с окружающим миром… Он теперь вообще мало чему удивлялся…

Однако шутки шутками, но согласись, читатель, иметь драгоценность, стоимость которой наверняка исчислялась «блокадными килограммами муки, сотнями спичечных коробков и десятками кусманов хозяйственного мыла», и не иметь возможности достать ее из-за оледеневшего куска чугуна, – в этом есть какая-то чудовищно-насмешливая гримаса судьбы.

Впрочем, и к этому Сенька стал относиться по-другому. Убедившись в том, что достигнуть цели иначе, как отломав батарею ломом или отрезав ее газовой горелкой, невозможно, он смирился с ситуацией. Ни лома, ни горелки у него не было. Пока.

«Возможно, в этом есть какой-то скрытый смысл, – думал он, – подожду покамест…» Общение с нойдой явно пошло ему на пользу.

Ну, а здраво рассуждая, читатель, куда бы он пошел со своим сокровищем? Назад к Косте-Подсолнуху? За кульком муки и банкой сгущенки? И кусманом хозяйственного мыла…

Мыло удалось обменять на пять картофелин. Сенька просил шесть, но щетинистый мужик с вороватыми глазами и карманами, туго набитыми мелким картофелем, уперся, и всё тут. Он был единственный с картошкой в тот день. В общем, пришлось согласиться. Две картофелины он запрятал. У него вообще появилась эта привычка – прятать еду. Иначе съедалось всё и сразу. И дети, и взрослые себя уже не контролировали. Совсем. Поэтому ему пришлось взять на себя эту неблагодарную роль – пищевого Цербера. Верховного хранителя и распределителя еды.

Три картофелины были почищены так, что толщина шкурки не превышала доли миллиметра. Затем нарезаны на тонкие ломтики. И поджарены на олифе. Фира с благоговением медленно жевала золотистые картофельные овалы и счастливо жмурилась. Съела полтарелки и отодвинула. Сказала: – Все, наелась, спасибо, Сенечка, – и сомкнула глаза.