Последний подарок Потемкина

– А ты что, кого-то ещё заметил в комнате?

– Ну, эти вон, ряженые, – Алеша кивнул на гайдуков, потирая запястья, особенно пострадавшие при задержании. Борьба была короткой и бессмысленной. Ручищи у личной охраны князя были, как клещи. Плюс богатейший опыт процедур такого рода.

Держался он с напускным спокойствием, даже чуть нагловато, пытаясь выиграть время и дать ошалевшим мозгам шанс «прокачать» эту, какую-то уж совсем абсурдную, ситуацию.

У Светлейшего, как мы знаем, это был уже третий «инцидент» за вечер, и он стал потихоньку к этому сюрреализму привыкать. И хотя все три «сюра» были абсолютно разные, князь своим мозгом аналитика стал искать в них какие-то закономерности…

В первую очередь – определить, не душевно ли больной? И, если да, то до какой степени? С сумасшедшими Светлейшему дело приходилось иметь не раз. И на войне, и на гражданке. Особливо на войне. На войне ведь люди легко с колес сходят.

Сами подумайте: с завидным постоянством отправлять на тот свет такие же, как и ты, человеческие существа… Хорошо если пулей, издалека, чпок… и свалился – ну, а если в штыковую идти, живого человека на вертел насаживать?.. Видеть в упор глаза его, выпученные в предсмертном изумлении, да рот разинутый в запоздалом крике о пощаде…

«Нет, совсем не простое это дело воевать – живых людей убивать. Да в больших количествах, да почти каждый день, да ещё и не спятить при этом ну хоть чуть-чуть», – думал князь, считавший в глубине души, что нормальных людей, вообще, не так уж много. Себя он к последним причислял лишь только до определенной степени. Не до конца. Были у Светлейшего на этот счет серьезные сомнения. Иной раз, в случавшиеся с ним минуты потрясающего прозрения препарировал он свои поступки и позывы с тщательностью профессионального патологоанатома собственной души…

Он познакомился с сократовским призывом «познай, кто ты есть и стань им» в семнадцать лет. Вот с тех пор и познавал Потёмкин самое себя. По мере сил…

И большей частью дивился. Иногда давился от смеха. Но и частенько впадал в чернейшею меланхолию. Воздыхал. Грыз ногти до крови. Повторял про себя: «познай самого себя…»

«Тemet nosce» – на латыни или «гноти сэаутон» – по-гречески. Так гласила надпись на фронтоне храма Аполлона в Дельфах…

– Познай, познай, – пыхтел он ворчливо, – легче сказать, чем сделать. Не очень-то получается. Во-первых, ну никак не сосредоточиться. Мысли скачут, как блохи. Ну, это-то скорее всего, проблема персональная – синдром дефицита внимания врожденный, с ним я родился, с ним, похоже, и помру….

Но вот, во-вторых, – познавать подчас и не очень хочется. Порой такого наузнаешься, что как жить с этим потом не знаешь! И прав ли Сократ, полагающий, что самопознание – есть путь к достижению счастья… Не знаю, не понятно…

Как-то, играя в бильярд с братьями Орловыми, будучи ещё молодым вахмистром, до дворцового ещё переворота, озвучил он им однажды этот, мучающий его вопрос…

– А на хрена тебе, Гриня, это познание? – отозвался его везучий тезка, уже свободно вхожий в императорскую опочивальню, дуплетом с оттяжкой забивая прицельный шар, – «живи просто, проживешь лет до ста». Потом добавил весело, наблюдая, как левым верхним винтом закрученный шар сначала ударяется в борт, а затем идет в сторону лузы: – А кто слукавит, того черт задавит… Понял, Гриня? – и с хрустом потянулся. Сладко так потянулся, от полноты сил и жизни, всем своим мощным, выхоленным любвеобильным телом любимца судьбы и императрицы.

Лет через двадцать, проездом через Москву, вдруг взбрело Светлейшему князю Григорию Александровичу Потёмкину навестить впавшего в помешательство Светлейшего князя Григория Григорьевича Орлова, помещенного братьями в семейную усадьбу Нескучное.

Небритый, исхудавший, весь измазанный и дурно пахнущий бывший фаворит, к его удивлению, узнал фаворита нынешнего. Он посматривал на Потёмкина огромными, широко распахнутыми в каком-то детском изумлении голубыми глазами. А потом опять возвращался к своему странному безумному занятию – размазыванию своих фекалий по стенам и полу гостиной.

– Зачем ты это делаешь, князь Григорий Григорьевич? – спросил Светлейший с отвращением, смешанным с любопытством.

– Да ты же, Гриня, сам меня учил – познай самого себя. Помнишь? Вот, я и послушал, познаю…

– Ну и что же познал, княже?

– Воняю дюже, Гриня… Видать, дерьма во мне немало…

Анализировать окружающих было, конечно же, полегче. И делать это Светлейший умел и любил. С азартом заядлого софиста и терпением профессионального психоаналитика. Вот и сейчас он мысленно потер руки: «Ну-с, начнем…»