Последний поединок

Она взглянула на него с упреком:

— Ты допустил ошибку. Подумай, что важнее: минутная радость на поле или…

Она запнулась и огорченно сдвинула брови. Коржу показалось, она была готова заплакать.

— Или? — чуть слышно спросил он.

— Или твоя дальнейшая судьба?

Корж нетерпеливо оглянулся на раздевалку.

— Ты хотела сказать что-то важное, Неля.

Она, видимо, поняла, что истекают последние секунды их встречи. Решительно и прямо она посмотрела ему в глаза:

— Разве это не важно… твоя судьба? Зачем ты заставляешь меня страдать?! Сначала ты присылал записки, ревновал к этому шефу… Даже грозил! Наверное, ты хотел бы, чтобы я стояла на Крещатике с протянутой рукой. Потом, наконец-то, понял… Жизнь требует ловкости. Ты сам это говорил. И еще ты сказал мне — помнишь? — главное — уцелеть… Почему же теперь ты рискуешь? Кто для тебя дороже: приятели или я? А я — то, глупая, была уверена в тебе…

— Ты хочешь, чтобы я покинул поле?

Она схватила его руку:

— Нет-нет… Просто — не накликай беды. Оставайся в игре незаметным… Тебе ведь нужно не больше других! Пусть, другие бьют по воротам, если они такие смельчаки.

— Понимаешь ли, Неля, — проговорил он с усилием, не отнимая руку от ее локтя, — это будет похоже на предательство. Команда мне не простит. Ты в стороне, а мне-то жить с ними еще придется. Они и сейчас уже уверены, что я веду двойную игру…

Резко отдернув руку, она отступила на шаг. Как быстро изменилось выражение этих только что ласковых глаз! Теперь они смотрели холодно и зло:

— Понятно… Они для тебя дороже.

Она хотела уйти, но Корж удержал ее за локоть:

— Скажи, Неля, — спросил он, стараясь казаться спокойным. — Этот букет… Тебя заставил шеф? Ведь правда? Или ты хотела нам подарить цветы?

— Ну что ты, глупышка! — сказала она, смеясь. — Кто же мог меня заставить? Я знаю, в Киеве мне все равно не жить, и, значит, нечего и терять здесь.

Резким движением она вдруг приблизилась к нему, так, что он ощутил губами ее горячее дыхание.

— Ты знаешь, что означает этот букет? Пропуск за границу! Да, пропуск! Мне обещали… Я еще увижу Париж и Берлин! Я думала и о тебе, но ты, оказывается, струсил… Подумай, еще не поздно, Коржик, игра еще впереди…

Корж ничего не ответил. Быстрым шагом он возвратился в раздевалку. Пожалуй, в эти минуты он вряд ли смог бы ответить и самому себе: чего же он больше боялся — презрения товарищей или мести гестапо? Мысль о возможной мести снова показалась ему невероятной и дикой. А тут еще Русевич, едва лишь Корж вошел в раздевалку, будто понимая его смятение, громко сказал:

— Между прочим, трусов они тоже не жалуют. Я слышал, эсэсовцы казнят их без пощады, конечно если трус использован и больше не понадобится им.

У штурмбаннфюрера пошаливают нервы

После первого тайма, когда спортсмены покидали поле и зрители увидели, что в киевской команде несколько человек изувечено, мало кто ожидал, чтобы вторая половина игры началась такой бурной атакой киевлян.

Солнце уже скрылось за зубчатой стеной деревьев, и на стадион сошла легкая, освежающая прохлада. Переметнувшись через зеленое взгорье, над полем повеял ветерок. Стоя в воротах, Русевич с удовольствием подставлял ему воспаленное лицо. Чувство спокойной уверенности овладевало в эти минуты Николаем: с первой передачи Кузенко, с первого удара Тюрина он распознал тот знакомый стиль игры, который при очень высоком темпе и безошибочной пасовке уже не раз приводил команду к победе.

Возможно, что на трибунах командования сразу же была замечена резкая перемена в игре. Диктор не случайно дважды объявил, что всякое буйное проявление чувств, которое допускают зрители, немецкое командование считает проявлением дикости и потому категорически запрещает всякие выкрики.

На каждой скамье каждого сектора теперь сидели военные или полицейские, зорко наблюдая за поведением киевлян. Впрочем, и эта мера, предпринятая гестаповцами, не дала результатов: тысячи людей одновременно не арестуешь, не выгонишь со стадиона — было бы проще прервать матч.

Обычно внешне бесстрастный, Русевич сегодня не скрывал своих чувств. Нельзя сказать, чтобы он волновался, — тревоги и опасения остались в первом тайме. Однако спокойная уверенность этих первых минут сменялась у него нетерпением; зорко следя за полем, он даже притоптывал ногами, словно стремясь помочь своим нападающим.

Он видел, что Кузенко уже не уступал в беге Функе, больше того — он сумел оторваться от немца, обойти полузащитника, упавшего ему под ноги, и передать мяч Макаренко. Одно мгновение — и Макаренко отбил мяч Тюрину, а тот быстро прошел на штрафную площадку. Следовало бить по воротам, — пожалуй, Краус мысленно уже засчитал третий гол, — однако Тюрин почему-то замешкался, а подоспевший защитник отбил мяч за лицевую линию.

Киевляне снова действовали, в основном, правым крылом, которое создавало угрозы неожиданными прорывами. Как и прежде, наступая двумя эшелонами, они все чаще выходили к воротам противника, и Кузенко уже несколько раз бил по воротам.